Интервью главного редактора журнала Н.В. Лопатиной с историком библиотечного дела Александром Михайловичем Мазурицким

Н.Л. Александр Михайлович, Вы известны всему библиотечному профессиональному сообществу как специалист, педагог, организатор образования, общественный деятель. Но наш сегодняшний разговор – разговор с Мазурицким-учёным, чьи достижения и взгляды, к сожалению, сегодня уже известны более узкому кругу специалистов. Таковы реалии современных профессиональных коммуникаций: мы больше читаем посты в Фейсбук, чем научные статьи и монографии, а публичные лекции, знакомящие нас с новыми материалами и фактами, не вызывают такого интереса, как круглые столы, полные шума и амбиций. Но сегодня мы говорим только об истории библиотечного дела. Она заслуживает внимания всегда, но особенно в преддверии наступающего 2020 года – года юбилея Великой Победы, года 100-летия со дня рождения К.И. Абрамова – выдающегося историка библиотечного дела и организатора отечественного библиотечного образования, года 90-летия образования Московского библиотечного института как особого события в истории нашей Alma mater. И первый вопрос – для тех, кто не учился у Мазурицкого: история библиотечного дела – это интересно?

А.М. Можно начать не с центральной линии этого вопроса? С реалий современных профессиональных коммуникаций, о которых мы заговорили?

В последние годы я часто преподаю на курсах повышения квалификации библиотекарей. На каждом из занятий называю имена ведущих практиков и теоретиков библиотечного дела и сегодняшнего дня, и прошедшего времени. Смотрю в глаза: реакция – нулевая. Спрашиваю: «Кто-то из присутствующих знает этих людей?». В группе из 25-40 человек в лучшем случае положительный ответ дают 2-3 человека, чаще всего никто не знает, о ком идёт речь. Спрашиваю: «Какие специальные библиотечные журналы выписываете, читаете?» Только 1-2 человека выписывают отдельные профессиональные журналы. В основном же люди не выписывают и не читают профессиональной периодики. Причины понятны: денег на подписку – мизер, и здесь уже не до библиотечных журналов. Ответ на вопрос о том, из каких сетевых ресурсов мои слушатели получают информацию о текущих событиях в библиотечно-информационном мире, повергает в печаль. Поездки на конференции – тоже дело дорогостоящее и для большинства сотрудников библиотек недоступны. Таким образом, значительная часть наших коллег варится в собственном соку, не корректируя свою деятельность с лучшим опытом настоящего и прошлого.

Один мой хороший знакомый – доктор исторических наук – как-то сказал: «Знаешь, в чём состоит самый главный урок истории? Главный урок истории состоит в том, что из неё никто выносит никаких уроков».

Помню, как на одном из первых ЕГЭ по истории, участвуя в качестве наблюдателя, взял в руки тесты и ужаснулся. Требовалось выбрать и отметить один из четырех вариантов ответа. Например, в каком году произошла Куликовская битва. Ребёнок подчеркивает ответ «1380 год» – и все приходят в полный восторг: ребёнок знает историю. А знание истории – это не заучивание дат (хотя без дат нельзя иметь историческое знание). Знание истории – это умение проводить анализ исторического события, его причины, влияние на ход исторического процесса, понимание того, от чего может предостеречь это знание в будущем. Знание истории – это возможность уберечь нас от тех ошибок, которые мы постоянно совершаем. 

История библиотечного дела – это очень интересно. Очень жаль, что современные вершители «библиотечных судеб» имеют достаточно смутные представления об истории библиотечного дела. Жаль, что весьма смутные представления имеет и молодая поросль, которая пришла в библиотечную профессию с непрофильным образованием. Знание истории библиотечного дела огородило бы «лиц, принимающих решения» от многих необдуманных шагов, а библиотекарям дало бы возможность понять, то, что многое из того, что сегодня принято называть инновациями, было придумано ещё при Царе Горохе. Поэтому я считаю, что история имеет не отвлеченный характер абстрактного знания, а большое прикладное значение.

Н.Л. Вы считаете, что знание истории своей профессиональной сферы помогает избежать своих ошибок и учиться на чужих? Стоит ли популяризировать историю библиотечного дела в нашем профессиональном сообществе?

А.М. Безусловно! Знание истории библиотечного дела нужно популяризировать. И в первую очередь потому, что и управленческие кадры, и многие рядовые библиотечные специалисты попадают в нашу сферу из совершенно разных отраслей народного хозяйства. Им этот пласт знания библиотековедения совершенно не знаком. Знание истории поможет и принимать оптимальные решения, и корректировать свою деятельность, позволит не набивать нам очередные шишки и самим не наступать на одни и те же грабли, не бежать за некоторыми «инновациями», отрицательный результат которых мы уже наблюдали неоднократно.

Н.Л. Надеюсь, что нашим сегодняшним интервью мы тоже внесём вклад в популяризацию истории библиотечного дела для самих библиотекарей. Александр Михайлович, Вам, конечно же, знакомо известное высказывание британского философа Бертрана Рассела: «История – ещё не наука. Её можно заставить казаться наукой лишь с помощью фальсификаций и умолчаний». Говорим ли мы сегодня о фальсификациях в истории библиотечного дела? И что умалчиваем?

А.М. Я бы сказал, что история – несчастная наука. Она – всегда конъюнктурна. Это для теоремы Пифагора всё равно, какая «власть в городе», а для истории – это то, что определяет концепции, которые будут положены в основу трактовки событий. И не надо связывать это, как говорят в некоторых кругах, с «советской тоталитарной системой». Классический пример, который даю для изучения студентам: период объединения русских земель и борьбы за то, кто станет центром этого объединения – Москва или Тверь? Давайте посмотрим, одинаково ли описаны одни и те же события об этом времени тверским и московским летописцем. Конечно же, нет. Потому что каждый летописец излагал события с точки зрения интересов своего княжества, и у каждого – своя правда.

Не могу так жестко говорить о фальсификациях в библиотечной истории, но трактовки одних и тех же событий в советский и постсоветский период совершенно различны, но это тоже звенья одной цепи. Хочу привести очень наглядный пример популяризации разных трактовок. В классике советского кинематографа – фильме «Мы из Кронштадта» – показано, как белые поймали революционных матросов, повесили им камни на шеи, расстреляли и бросили в воду. В современном фильме про адмирала Колчака ( «Адмиралъ») революционные матросы поймали белых офицеров: камень на шею, расстреляли и бросили в воду. Было первое? Да, было. И второе тоже было. Но где истина? Где-то посередине. Нужно стараться как можно объективнее показывать те или иные события.

Н.Л. Почему сегодня так мало исследователей занимается историей библиотечного дела?

А.М. Это очень больная тема и очень большая проблема. Много лет я читаю курс истории библиотечного дела, и каждый год приходится тратить всё больше и больше времени на знакомство студентов с основными историческими событиями той или иной эпохи. Я бы назвал это катастрофическим паданием гуманитарного знания. Очень трудно найти ребят, которых можно было бы взять, увлечь какой-то темой, тех, кто имел бы достаточный уровень знаний в области истории для того, чтоб взяться за дипломную работу. В результате не происходит смены поколений исследователей, это – во-первых.

 Говоря по большому счёту, и сегодняшние организаторы науки, руководители отраслевых научных центров не очень благоволят историческим исследованиям, нацеливаясь больше на работу прикладного характера. Конечно, нужно разрабатывать современную проблематику, но, тем не менее, есть вещи, которые необходимо изучать с точки зрения и отраслевого исторического знания.

Н.Л. Какие периоды истории библиотечного дела имеют больше всего «белых пятен»?

А.М. Библиотечное дело периода Первой мировой войны. Этот период даже в советское время недостаточно хорошо изучали и слабо знали многие аспекты его истории, а уж история библиотечного дела времен Первой мировой войны изучалась откровенно плохо. Между тем, какие были тенденции библиотечного дела в военное время, как пропагандировалась та или иная литература, как работали фронтовые библиотеки, какая библиографическая деятельность велась в помощь решению военных, оборонных и народнохозяйственных задач – очень интересно для нас. Это – действительно «белое пятно».

 Требуют исследования роли библиотек в жизни русской эмиграции. По истории издательской деятельности есть исследования этого периода, а в библиотечном деле пока больше лакун.

Н.Л. Забегая немного вперёд, в следующие вопросы нашего интервью, хотелось бы заметить, что, если говорить о библиотечном деле во время Первой мировой войны, то там ведь есть богатый пласт, связанный с перемещёнными культурными ценностями и с их последующей реституцией, то, чем занимался А.К. Виноградов уже после Брестского мира. Да, интересных тем для исторических исследований действительно много. Если бы сейчас Вы имели возможность заниматься только историческими исследованиями, что бы Вы стали изучать?

А.М. Продолжил бы исследования истории библиотечного дела в годы Великой Отечественной войны. И сразу бы поехал в Подольск, в архив Министерства обороны. До сих пор я затрагивал в основном темы, связанные с библиотеками, которые сейчас называют публичными, а в науке мы их называем массовыми. Мне было бы интересно посмотреть, что происходило в фронтовых библиотеках, есть ли какой-то материал, связанный с библиотечным делом в партизанских отрядах. Но это – огромный пласт исторического материала, и для его изучения и анализа надо очень много времени, которого, к сожалению, нет.

Н.Л. Ваша научная деятельность связана с советским периодом истории библиотечного дела. Почему был сделан именно такой выбор?

А.М. На мой выбор повлияли два человека. Во-первых, мой отец, Михаил Петрович Мазурицкий, который был участником войны, а после войны изучал историю культурно-просветительной работы военного периода.

  Фото 3. М.П. Мазурицкий — доцент кафедры культурно-просветительной работы Московского государственного института культуры, кандидат педагогических наук. 1970-ые годы, Химки (Левый берег), МГИК, субботник, корпус 3 (ранее — «главный» корпус).  

И, во-вторых, конечно, Константин Иванович Абрамов, который тоже был участником войны, и для него эта тема была очень дорога. Не случайно он оставил воспоминания о полке, где он воевал.

Поступив на первый курс в МГИК, я сразу занялся научной работой именно по истории, а первое исследование было посвящено деятельности Московского государственного библиотечного института в годы войны. Для меня это был первый опыт работы в архиве, когда я впервые держал в руках документы той эпохи. Конечно сейчас, с позиции сегодняшнего опыта, точно знаю, что многого я тогда не понял, не разобрался, какие-то документы и факты оставил без внимания. Но, тем не менее, для меня это был первый опыт, который я получил как исследователь, а диплом за эту научную работу, полученный на первом курсе библиотечного факультета, – самый ценный диплом, который храню в своем личном архиве.

Н.Л. 2020 год – год 100-летия Константина Ивановича, и мы не можем не воспользоваться шансом, чтобы рассказать о нём, как можно больше. В чём феномен Абрамова как человека, учёного, педагога?

Фото 4. К.И. Абрамов — участник Великой Отечественной войны

А.М. Об Абрамове трудно рассказать в одном интервью. Помните, были такие школьные сочинения: такой-то герой как типичный представитель эпохи? С одной стороны, Константин Иванович был типичным представителем поколения, которое вынесло на себе все тяготы войны. А с другой стороны, он обладал какой-то яркой индивидуальностью, которая наверняка выделяла его среди тех, с кем он сидел на одной вузовской скамье.

Он был классическим учёным. С потрясающей работоспособностью, со стремлением докопаться до истины. Упорным. Настырным в хорошем смысле этого слова. Часто слишком прямолинейным. Не буду вдаваться в подробности, но иногда эта прямолинейность наносила ущерб ему самому. Мне кажется, самой большой сложностью для него было идти на компромисс с самим собой. Но бывают в жизни ситуации, когда приходится так делать. Я думаю, что в эти минуты он испытывал большой дискомфорт.

Н.Л. Круг научных интересов К.И. Абрамова – каким он был? Было ли это только изучение истории библиотечного дела первых лет Советской власти или были иные периоды, темы, личности?

А.М. Не могу сказать, что у нас было много каких-то бесед на отвлечённые темы. Но, тем не менее, было видно, что он хорошо разбирается в истории вообще и, особенно, в военной истории. Военную историю как дореволюционную, так и советскую Абрамов знал на очень хорошем уровне.

Для меня было открытием, каким он был разносторонним человеком. Помню, как впервые услышал, как на одном из кафедральных праздников Константин Иванович запел. Он замечательно пел, у него были хорошими слух и голос. Для меня это было настолько неожиданно, вот он сидит, величина такая – Абрамов, и так замечательно поёт.

А ведь надо понимать одну вещь, что для нас, аспирантов того времени, К.И. Абрамов, О.П. Коршунов и другие наши учителя были небожителями. Нам даже подойти к ним было неловко. До сих пор вспоминаю поездку на аспирантскую конференцию в город Пермь: аспиранты библиотечного факультета разместились в трёх купе в одном вагоне, а наши мэтры – в другом вагоне. Надо было пойти доложить Константину Ивановичу о чём-то. Навстречу мне идёт Коршунов Олег Павлович, у которого я и интересуюсь, где найти Константина Ивановича. А он мне отвечает: «Костя – в соседнем вагоне». И для меня было такое удивление, потрясение: как можно назвать Константина Ивановича «Костей»? Я понимал, что они были близкие друзья, но для меня это было непонятно, это же был Константин Иванович! Глыба! Небожитель!

Н.Л. Для историка, который изучал столь сложный период библиотечного строительства, этап трансформации идеологических устоев во время перестройки был сложным для Константина Ивановича?

А.М. Думаю, что не совсем сложным, потому что сужу по той лёгкости, с которой К.И. Абрамов отказался от многих идеологических догм. Вы помните, что любая научная публикация, независимо от того, чему была посвящена, должна была начинаться с цитат Маркса, Энгельса, Ленина, со ссылки на материалы прошедшего съезда партии. Вот надо было вставить какую-то цитату из работы или выступления Л.И. Брежнева. А он ничего не сказал в этот раз про библиотечное дело, но всё равно надо было «притягивать за уши». И только когда ты всё это выполнил, можно было переходить к изложению своей темы. Конечно, Константина Ивановича как учёного это тяготило. Он понимал, что надо соблюдать правила игры. Он их соблюдал, но, когда это всё рухнуло, легко от этого отказался.

Но, тем не менее, у нас с ним были споры, потому что К.И. Абрамов как-то приветствовал деидеологизацию библиотечного дела, а я тогда почувствовал в этом определённую опасность. Хотя сейчас понимаю, что отсутствие идеологии – это тоже идеология.

Я иногда задумываюсь, как бы Константин Иванович оценил сегодняшнее развитие библиотечного дела. Одна из проблем и ошибок 1990-х, на мой взгляд, заключается в том, что был поставлен знак равенства между идеологией и воспитанием. Библиотеки, как и другие учреждения просветительной направленности, ушли с этой ниши, не поставив во главу то, что связано с формированием личности, воспитанием нравственности. Советское прошлое напугало нашу библиотечную общественность на всю оставшуюся жизнь, и мы утратили ту нишу, которую занимали в формировании личности гражданина страны. В итоге мы столкнулись с серьёзными проблемами, и вот последствия этого: негативные тенденции, связанные с дегуманизацией общества. Не только библиотеки, но и другие участники этого процесса оставили эту нишу, а ведь свято место пусто не бывает, как говорится. Но это уже другая история.

Н.Л. У каждого историка есть свои исследовательские стратегии, методика работы с информацией. К.И. Абрамов передавал ли их вам – своим ученикам?

А.М. «Передавал» – как-то очень мягко сказано. Он «вбивал» их в наше сознание! Порой жёстко. Абрамов учил нас, что в анализе документа существует много того, что на первый взгляд кажется мелочью, но что нельзя упускать. Он заставлял обращать внимание на мельчайшие детали, нюансы, учил сопоставлять документы, которые сперва кажутся несопоставимыми. Я до сих пор помню, как через стол летела одна из моих первых статей после разноса, который он мне устроил. Но он был отходчив. И мы все пользовались этим.

Н.Л. «Три кита», на которых стоял К.И. Абрамов как организатор библиотечной науки и образования, как заведующий кафедрой, декан, председатель диссертационного совета – это …

А.М. Задумался: очень трудно пересчитать всех этих «китов»! К.И. Абрамов был довольно жёстким администратором, но, самое главное, он не страдал «зудом тупого администрирования». Этого у него не было!

Дело в том, что я не застал его в качестве декана. А вот как завкафедрой я помню хорошо. На заседании кафедры Константин Иванович мог спустить три шкуры. И в большинстве случаев это было заслужено. Но бывало всякое! Если в жизни преподавателя случалось что-то серьезное, он был первым, кто приходил на помощь несмотря на то, что вчера с этого человека он «снимал стружку».

Мне сложно дать ему оценку как председателю совета: моё общение с ним происходило больше, как с научным руководителем. Но помню, какое волнение испытывали аспиранты, когда шли к нему со своими работами. Они специально готовились к этому, для них это был сложный период, потому что он был довольно требовательным председателем совета.

Н.Л. Константин Иванович, как и многие его коллеги-современники, прошёл войну совсем молодым человеком, с позиции нашего возраста – совсем мальчиком. Он относился к тем, чьи «судьбы, опалённые войной», или к тем, кого мы называем «поколение победителей»? Отразилась его военная молодость на его мировоззрении, мировосприятии, отношениях с окружающими, поведении в сложных ситуациях, в стиле принятия решений?

А.М. Очень интересный вопрос! Наверное, в нём было и то, и другое. Конечно, он был человеком, которого сформировала война. Это совершенно точно. Война на всю жизнь сделала его таким, каким мы его знаем и помним. Константин Иванович был очень стойким человеком. Поколение такое было, и он таким был. Умел держать удар. Причём не только держать удар, но и добиваться своей цели. Он был готов делать всё ради какого-то результата. Абрамов был офицером, мне ещё отец говорил, и я часто слышал это от его друзей, бывших фронтовиков, что для офицера очень важно уметь правильно оценить обстановку и принять правильное решение. Абрамову это было свойственно: он умел принимать нужные решения. И это ему помогало в жизни. В Константине Ивановиче был стержень настоящего мужчины, и этот стержень всегда чувствовался. Конечно, ещё было воспитание семьи, но война его закалила и сделала человеком, который мог преодолевать трудности. Это очень большое умение!

Н.Л. Счастье, что мы у этого поколения учились. Наступающий год – год 75-летнего юбилея Великой Победы. И я знаю, что Вы подготовили к этой дате учебное пособие, посвящённое библиотечному делу СССР в годы Великой Отечественной войны. Насколько полной является сегодня историческая картина этого периода, или мы по-прежнему говорим о «неизвестной войне»?

А.М. Наверное, всё-таки мы говорим о «неизвестной войне». Мы уже говорили сегодня о том, что недостаточно изучены библиотеки, работавшие в действующей армии, деятельность библиотек в партизанских отрядах. Мало сведений о том, как спасали книги на оккупированных территориях. Я работаю в этом направлении, но это лишь верхушка айсберга. Многие материалы по-прежнему закрыты, и участников этих событий уже практически не осталось. Это – целый пласт, и поднять его силами одного исследователя невозможно.

В МГИК лежит незащищенная диссертация, посвящённая работе с книгой в госпиталях. Проблема очень серьёзная, потому что тот библиотерапевтический опыт, который был наработан тогда, остается, к сожалению, востребованным во время вооружённых конфликтов. Интересно, как опыт советских библиотекарей периода Великой Отечественной войны использовался в работе с теми, кто получил ранения во время боевых действий в Афганистане и в период других боевых действий.

Однажды я выступал с лекцией «Библиотеки в годы войны» перед студентами Орловского государственного института культуры. Ко мне подошёл мальчик, стал задавать вопросы, которые ему были интересны, мы с ним разговорились, обменялись адресами. Этим мальчиком был Александр Леонидович Есипов, который потом защитил диссертацию на крайне интересную тему, я её никогда прежде не затрагивал. Он изучал издательскую и библиотечную политику нацистов на временно оккупированных территориях, в первую очередь – в центральных областях России. [1] Но в диссертации всё равно отражен только небольшой пласт этой проблемы, и многое ещё требует исследования.

Н.Л. История библиотечного дела в годы Великой Отечественной войны – это, в первую очередь, история людей – библиотечных работников, читателей. И мне всегда очень больно от того, что мы не знаем, не помним и не чтим их имен. Очень хотелось бы в юбилейный год открыть на электронных страницах нашего журнала специальный проект под Вашим научным руководством – Книгу памяти и благодарности. О ком Вы хотели ли бы рассказать в первую очередь?

А.М. Я бы рассказал о тех, кто спасал книги в военные годы, не имея возможности их эвакуировать: Клавдия Георгиевна Иевлева, директор районной библиотеки в Щиграх Курской области; Марина Михайловна Ненашева, директор Могилевской библиотеки, которой удалось спасти порядка 25 тысяч книг и которая была расстреляна фашистами; Татьяна Петровна Гиба, заведующая Киевской областной юношеской библиотекой, и многие другие. Это – «Золотой фонд нашей профессии». Многих имён мы ещё не знаем, но именно об этих людях стоило бы рассказать, но для этого требуются серьёзные архивные исследования. 

Н.Л. В преддверии юбилея Победы не могу не затронуть проблему, которая остаётся нерешённой до сих пор: судьбу культурных ценностей, перемещённых в результате Второй мировой войны. Возможно ли соотнести масштабы потерь книжной культуры СССР и объёмы книжных собраний, которые Советский Союз получил в качестве компенсаций? Оценивая значение этих культурных ценностей, можем ли мы говорить о том, что это позволило нам в полной мере восстановить культурный слой, который пострадал во время войны?

А.М. Наталья Викторовна, чтобы ответить на этот вопрос, нужно тоже отдельное интервью проводить! Но я постараюсь коротко.

Во-первых, когда делаются попытки сопоставить то, что потерял Советский Союз, сегмент потерь, который относится к Российской Федерации, с тем, что было вывезено из Германии, надо понимать, что это – несопоставимые вещи. У нас разные количественные показатели потерь. Во время войны мы потеряли более 100 млн. книг только в массовых библиотеках. После окончания войны мы вывезли с территории Германии, по разным оценкам, от 7 до 10 млн. томов. Конечно, эти книги компенсировали в какой-то степени утрату научной литературы, которая была необходима для развития науки. Но это примерно одна десятая часть того, что мы потеряли. Причём необходимо учитывать и тот факт, что значительная часть книг, полученных СССР, была возвращена ГДР в пятидесятые годы. Кроме того, проблема перемещённых книжных ценностей всегда рассматривается в национальном масштабе и забываются книжные памятники регионального значения. И это тоже очень больная и непростая тема. Был утрачен целый пласт региональной культуры, и до сих пор мы чувствуем отсутствие очень многих ценных и уникальных книг, которые были потеряны в те годы.

Разве могли книги на языке другой страны заменить наши утраты? Оценивая масштабы перемещённых культурных ценностей, многие оставляют за пределами анализа понимание того, что не просто был утрачен пласт книжной культуры. На территории СССР был геноцид, уничтожение культуры как таковой! И это было политическое, стратегическое решение руководства Третьего Рейха. Альфред Розенберг – государственный и политический деятель фашистской Германии, идеолог НСДАП – говорил: «Достаточно уничтожить память народа, чтобы он во втором поколении перестал существовать как нация». Поэтому не нужно сравнивать это с нашими действиями по частичному вывозу немецких культурных ценностей с территории Германии. Если бы мы действовали аналогично политике нашего противника, то на территории бывшей Германской Демократической Республики осталась бы просто культурная пустыня. А ГДР, как всем известно, располагала одной из мощнейших библиотечных систем в Европе. 

Был такой известный книговед в Ленинграде – Владимир Сергеевич Люблинский, в его блокадных дневниках, датируемых февралём 1942 года, есть запись: «…Из библиотеки вынесли 20 трупов. Валюсь под тяжестью тяжёлых брёвен». [2] И вдруг я нахожу в архивах его письмо, относящееся к этому же периоду, на имя В.М. Молотова. В нем Люблинский говорит о том, что настанет время, когда Германия потерпит поражение и будет нести ответственность за те злодеяния, которые совершила. И ставит вопрос о том, чтобы часть инкунабул, которыми владеют немецкие библиотеки, была использована для восстановления советских библиотек. Это не поддаётся пониманию! Февраль 1942 года. Человек в умирающем городе думает о том, о чём мы спорим сегодня.

Н.Л. В популярном сегодня фильме «Женщина в золотом», посвящённом судьбе знаменитой картины Густава Климта «Портрет Адели Блох-Бауэр I», главная героиня отходит от трактовки реституции в зоне правовых практик и говорит о ней, как о возвращении утраченного душевного состояния. Говоря современным языком, утраты книжных собраний массовых библиотек привели к невозможности доступа целого поколения к культурным и образовательным возможностям, и без того очень ограниченным в военные и послевоенные годы. 

А.М. Реституция – интересное понятие, слово, которое многие неправильно понимают. Реституция – это не просто возвращение назад утраченного, а возвращение объекта в его первоначальное состояние.

Н.Л. Мир опять возвращается к дискуссиям о реституции, разгоревшимся в 1990-ых, но многие не знают или уже не помнят существо вопроса. Мы просим Вас рассказать об этом.

А.М. Проблема реституции обострилась в тот период, когда наша страна испытывала большие потрясения, в период перестройки. Изменялись отношения внутри нашего общества, изменялись отношения на мировой арене: объединение Германии в 1990 г., подписание важнейших документов – «Договора о добрососедстве, партнерстве и сотрудничестве между ФРГ и СССР» от 9 ноября 1990 г. [3] и «Соглашения о культурном сотрудничестве между ФРГ и Российской Федерацией» от 16 декабря 1992 г. [4] – ознаменовали принципиально новый этап двусторонних отношений между Германией и Россией.

Принципиально важным для рассматриваемой в данном исследовании темы является тот факт, что в «Договоре о добрососедстве, партнерстве и сотрудничестве между ФРГ и СССР» [3] проблема утраченных культурных ценностей была выделена в особую статью. Однако трактовка этой проблемы в Договоре была построена на полном игнорировании предыдущей международной правовой базы, созданной после окончания Второй мировой войны. В упомянутом договоре о добрососедстве была и такая статья: «Пропавшие или незаконно вывезенные культурные ценности, находящиеся на их территории, должны возвращаться владельцам или наследникам владельцев». [3]

Таким образом, в результате одной статьи договора государство, осуществившее агрессию, и страна, ставшая жертвой агрессии, уравнивались в плане юридической и моральной ответственности. Получилось, что договор был подписан при полном забвении предыдущей правовой базы, созданной после окончания Второй мировой войны.

Настоящая статья документа позволила немецкой стороне выдвинуть тезис о том, что все культурные ценности, вывезенные на территорию СССР после окончания войны, были перемещены незаконно.

Вместе с тем, произведения искусства, перемещённые в СССР по постановлению Советской Военной администрации из Германии, не могли относиться к «незаконно вывезенным» в силу Акта о безоговорочной капитуляции, по которому военная администрация являлась единственной законной властью в Германии на тот период времени.

Текст «Договора о добрососедстве…» 1990 г. [3] содержал определённый подвох. Как и многие документы того времени, он готовился с полным забвением всё той нормативно правовой базы, которая была когда-то в своё время. Советский Союз согласился о пересмотре имущественных отношений, которые возникли после войны, когда шёл разговор об объединении Германии. В Договоре речь шла о взаимном возвращении культурных ценностей. Однако после подписания этого документа выяснилось, что Германии нечего возвращать. Немецкая сторона обозначила свою позицию следующим образом: во-первых, на территории Германии отсутствуют культурные ценности СССР. Во-вторых, те культурные ценности, которые Германия конфисковала в ходе военных действий, Советский Союз вернул себе сразу после окончания войны. Таким образом, изначально был поставлен вопрос об одностороннем возврате Германии её культурных ценностей, находящихся на территории России.

Но содержание заключенного Договора [3] шло вразрез с письмом министров иностранных дел ГДР и ФРГ от 12 сентября 1990 г., которое было написано в адрес министров иностранных дел Великобритании, США, Франции и СССР. В письме Германия, ссылаясь на их совместное заявление от 15 июня 1990 г., отказывалась от претензий любого характера в силу Акта о безоговорочной капитуляции: «Меры по изъятию имущества, принятые на основе прав и верховенства оккупационных властей за 1945-1949гг., являются необратимыми».

По сути дела, упоминаемое письмо должно было полностью закрыть вопрос, но немецкая сторона стала предъявлять претензии, и начались длительные переговоры по данному вопросу. Для нас это был очень тяжёлый период, когда все эти ценности могли просто вернуться Германии вне логики, правового поля и чувства справедливости. Действительно, ситуация обострялась именно отсутствием правового осмысления происходящих событий. 5 июля 1996 г. Госдума приняла Закон «О культурных ценностях, перемещённых в Союз ССР в результате Второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации» [5] большинством в 300 голосов при 302 голосовавших. Но этому предшествовали долгие 4 года обсуждений и неоднократные вето Президента России Б. Н. Ельцина.

Закон поставил под защиту ценности, которые были перемещены, определены правовые основания для того, чтобы все ценности, которые оказались на нашей территории на основе решений Советской военной администрации в Германии, находятся у нас на законном основании. Но потом проблема зашла в тупик, потому что никто не знал, что находится у немцев и что находится у нас, и разговор стал беспредметным, ибо теперь требовались усилия не только политиков, юристов, дипломатов, но в первую очередь – экспертов в конкретных отраслях культуры, в том числе – библиотекарей.

К этому времени была создана Государственная комиссия по реституции Российской Федерации. При комиссии были созданы Российско-Германские экспертные группы по музейным, библиотечным и архивным делам. Российскую часть группы возглавил директор Российской национальной библиотеки В.Н. Зайцев. В состав группы вошли Е.И. Кузьмин, начальник управления по делам библиотек Министерства культуры, А.М. Мазурицкий, декан библиотечного факультета МГУКИ, И.С. Филиппов, директор Российской государственной библиотеки, И.А. Шомракова, завкафедрой библиографии и книговедения Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. С немецкой стороны группу возглавлял К.Д. Леман, генеральный директор Немецкой библиотеки, И. Флигге, руководящий директор библиотеки Ганзейского города Любек, И. Колазо, научный референт Берлинской государственной библиотеки «Прусское культурное достояние», Б. Бургемайстер, профессор из Саксонской земельной библиотеки в Дрездене, Ю. Херинг, руководящий директор Штутгартской университетской библиотеки.

Н.Л. Мы подходим к проблеме каталогизации перемещённых ценностей. Какова судьба «Сводного каталога культурных ценностей, похищенных и утраченных в период Второй мировой войны» [6]?

А.М. Когда немецкая сторона стала предъявлять нам претензии по поводу культурных потерь, мы оказались в неравных позициях. Приступая к защите своих интересов, немецкие коллеги провели большую исследовательскую работу. Они знали, где и что находится, в каких библиотеках и музеях. Мы не только не располагали такими данными, мы даже не знали, что именно мы потеряли.

Особенно уязвимыми оказались библиотечные коллекции, потому что в музеях были какие-то тиражированные издания каталогов и т. п., а в библиотеках традиционные карточные каталоги и инвентарные книги, существовавшие в единственном экземпляре, были утрачены или вывезены в период войны. В ходе работы Чрезвычайная государственная комиссия по расследованию злодеяний фашистов [Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причинённого ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР] смогла только оценить масштабы потерь, обозначив их одной строкой – «вывезено и уничтожено». Но что именно вывезено и что уничтожено, установить было невозможно.

Встал вопрос о разыскании более конкретных данных о потерях. В свою бытность аспирантом, во время работы в Киеве, я встречал в архиве документы штаба Розенберга, который и занимался организацией вывоза культурных ценностей. В те годы не смог ознакомиться с ними по двум причинам: документы имели доступ секретности, которого у меня, естественно, не было, плюс они были на немецком языке, которым, к сожалению, не владею. Но эти документы давали надежду на получение сведений о наших утратах. Я написал письмо в Министерство культуры об этом. В результате была создана исследовательская группа, в её состав вошли специалисты, владеющие немецким языком, архивным делом. В группу вошли два наших студента-дипломника, окончившие школы с углублённым изучением немецкого языка. Группа выехала в Киев, получив достаточные средства для ксерокопирования документов. В результате удалось привезти кипу документов, которые легли в основу создания каталога. На основании этих материалов стал издаваться «Сводный каталог культурных ценностей, похищенных и утраченных в период Второй мировой войны». Первые тома были посвящены утратам Петергофа и других музеев.

Том 11 был посвящен книжным потерям СССР. [6] Это колоссальный труд наших библиографов, в особенности библиографов Российской национальной библиотеки (И.Г. Матвеева, Г.В. Михеева). Каталог изначально выходил сразу на русском и английском языках. После того, как свет увидели первые тома, тон наших немецких партнеров изменился, и разговор пошёл уже в другом ключе.

Большая беда состоит в том, что издание Каталога было прекращено. В Российской национальной библиотеке остались подготовленные к изданию три тома, которые лежат уже 5 лет без движения. В наступающем 2020 году мы отмечаем 75-летие Победы. И встает вопрос о том, что хорошо было бы в год юбилея Победы возобновить издание Каталога, но эта идея, к сожалению, не получила своего развития.

Н.Л. Баталии 1990-ых о возвращении Германии части культурных памятников, сегодняшний всплеск активности сторонников этой идеи – это часть современной истории библиотечного дела, которая будет изучаться Вашими и моими учениками. И очень хочется сохранить об этом сведения «из первых уст». Прошу вас обозначить самые значимые фамилии и события для тех, кто будет читать это интервью через 10 лет.

А.М. Проблема заключается в том, что в 1990-ые года определённая часть нашей российской интеллигенции восприняла идею возвращения Германии перемещённых культурных ценностей как возможность построения какого-то другого мира. Многие посчитали, что железный занавес, рухнув, обрушил идеологию, и мы будем жить в совершенно другом мире. Но оказалось, что идеология идеологией, но у каждой страны есть свои геополитические интересы. И новые межгосударственные отношения не будут такими радужными, какими представлялись в тот момент, когда мы получали гуманитарную помощь. 

Изначально на защите именно государственных интересов стоял В.Н. Зайцев, президент РБА, который и возглавил наш коллектив Российско-Германской экспертной группы. Это были действительно напряженные переговоры. До сих пор помню одну из первых встреч, когда господин Леман начал с вопроса о том, что больше всего его беспокоит недоброжелательность публикаций российской прессы, в особенности – недоброжелательность, присутствующая в статьях господина Мазурицкого. Когда мне дали слово, я сказал: «Ни в одной публикации я не высказываюсь неуважительно относительно культуры Германии и немецкого народа. Почему, когда я защищаю национальные интересы российского народа, Вы говорите, что это плохо? А когда вы говорите о защите своих интересов то же самое, то это хорошо? Давайте защищать интересы той страны, в которой мы живем, не оскорбляя, не унижая и не принижая значение другой культуры». После этого они как-то перестали обсуждать эту тему, и дальше уже пошёл действительно нормальный диалог.

Н.Л. Надеюсь, что наш сегодняшний разговор будет интересен будущим историкам библиотечного дела, которых, во-первых, я уверена, мы обязательно воспитаем, и, во-вторых, которые будут исследовать наш сегодняшний день как особый исторический период. Как Вы думаете, какие события и явления «сегодня» будут привлекать внимание учёных «завтра»?

А.М. Во-первых, очень интересно, как будет оценена в будущем та смена вектора в работе библиотек, которая происходит сейчас. Библиотеки совершают дрейф в сторону – от работы с информационными ресурсами к приоритету функции культурно-досуговой деятельности. Я более чем уверен, что этот процесс будет привлекать внимание специалистов и через какое-то время он найдет оценку и в научных исследованиях. Предполагаю, что будут писать об ошибках властных структур, об отсутствии государственной политики в области библиотечного дела.

Для создания единого общероссийского национального информационного пространства необходима консолидация всех библиотек, а не ведомственная консолидация, о которой говорят сегодня. По сути дела, декрет Ленина о централизации библиотечного дела, подписанный в 1920 году, не выполнен до сих пор. Мы неоднократно говорили об этом и многом другом. Но скорее всего, именно об учёных в области библиотечно-информационной деятельности будут писать лет через десять историки. И надо быть готовым к тому, что нам сильно достанется: не сказали, не опередили, не предупредили, не спрогнозировали. Но дело в том, что в настоящее время, а тем более «вершители библиотечных судеб», в своём большинстве, нас не слышат, не слушают и не читают то, что мы пишем.

Н.Л. И завершающий вопрос: как историк Мазурицкий оценивает уходящий 2019 год в истории библиотечного дела? Какие события стали, на Ваш взгляд, знаковыми, важными для последующего развития?

А.М. Вы знаете, я считаю самым главным событием этого года открытие новых модельных библиотек. По-разному можно к этому процессу относиться. Тем не менее, я был в двух регионах, где открылись модельные библиотеки. Было интересно увидеть реакцию общественности, реакцию городских властей. То, что федеральные власти обратили взгляд на библиотеки регионов, имеет колоссальное значение для наших коллег в различных регионах Российской Федерации.

Я видел ребят, которые приходят в обновлённые библиотеки, то внимание, которое местная пресса, региональное телевидение уделяют этому событию. Конечно, интерес к библиотекам возрос, но это не значит, что нет проблем. Какое содержание будет вложено в обновлённую библиотеку? Здесь есть и моменты, которые меня тревожат, есть вопросы для обсуждения, для научных разработок и для использования того опыта, который был накоплен ранее отечественными библиотеками. 

Н.Л. Александр Михайлович, мы благодарим Вас за время, уделённое нам, за такой интересный разговор, и поздравляем Вас и всех читателей и авторов нашего журнала с наступающим Новым годом. Надеемся, что в 2020 году у нас будет много интересных и позитивных событий, которые войдут в историю библиотечного дела, возможно, откроют новую страницу, новые перспективы, новые возможности для профессионального взаимодействия. Желаем всем мира и добра!

 Список источников

1. 1. Есипов А. Л. Библиотечная и издательская деятельность Германии на оккупированной территории (на примере центральных областей РСФСР): автореф.дис…канд.пед.наук. 05.25.03 – Библиотековедение, библиографоведение и книговедение. Науч.рук. А.М.Мазурицкий. – М.,2012. – 26 с.
2. 2. В память ушедших и во славу живущих: Письма читателей с фронта. Дневники и воспоминания сотр. Публ. б-ки, 1941-1945 / Рос. нац. б-ка; [Сост. Ц. И. Грин и др.]. — СПб.: Изд-во Рос. нац. б-ки, 1995. — 274 с.; 20 см.
3. 3. Договор о добрососедстве, партнерстве и сотрудничестве между Союзом Советских Социалистических Республик и Федеративной Республикой Германией [Текст] (9 ноября 1990 г.) // Сборник международных договоров СССР и Российской Федерации. Вып.47. — М., 1994.
4. 4. Соглашение между Правительством Федеративной Республики Германия и Правительством Российской Федерации о культурном сотрудничестве от 16 декабря 1992 года [Электронный ресурс] Режим доступа: https://base.garant.ru/2540843/ Дата обращения: 01 декабря 2019
5. 5. Федеральный закон от 15 апреля 1998 г. N 64-ФЗ «О культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате Второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации» (с изменениями и дополнениями) [Электронный ресурс] Режим доступа: https://base.garant.ru/12111286/ Дата обращения: 01 декабря 2019
6. 6. Сводный каталог культурных ценностей, похищенных и утраченных в период Второй мировой войны / [Под общ. ред. Хорошилова П. В. и др.]. — Москва: М-во культуры Рос. Федерации. Департамент по сохранению культур. ценностей, 2000-. Т.11. Утраченные книжные ценности.
7. 7. Декрет СНК о централизации библиотечного дела в РСФСР [Текст] //
   Декреты Советской власти. Т. XI. Октябрь – ноябрь 1920 г. – М.: Политиздат, 1983.

 

Сведения об авторе

Мазурицкий Александр Михайлович – доктор педагогических наук, доцент, профессор кафедры информационно-аналитической деятельности Московского государственного лингвистического университета

К оглавлению выпуска