Современная реальность характеризуется неустанным научно-техническим прогрессом. Человеческое общество переживает трансформационный сдвиг. Эта парадигма подчеркивается нашим неумолимым движением к цифровой эпохе, которая обладает потенциалом для изменения самой сути человеческого существования. По мере того, как цивилизация устремляется в неизведанное будущее, всепроникающее влияние технологий становится все более ощутимым, затрагивая все аспекты нашей жизни. Техника является одновременно помощником и загадкой, предлагая решения многогранных проблем, а также задавая глубокие этические и экзистенциальные вопросы.

   Одним из важнейших аспектов этой технологической эволюции является интригующая концепция цифрового бессмертия. Это возникающее явление бросает вызов общепринятым представлениям о существовании вещей, раздвигая границы понимания того, что значит быть человеком. Оцифровка личных идентичностей, воспоминаний и сознания манит человечество к потенциальному состоянию трансцендентности, где границы между органическим и искусственным размываются, а наше существование выходит за пределы временных ограничений собственных биологических форм.

  В этом сингулярном [3, c. 10] движении происходит убедительное слияние человеческого и нечеловеческого. Границы между нашим биологическим «я» и царством алгоритмов, искусственного интеллекта и виртуальной реальности начинают стираться. Появляется потенциал для симбиотических отношений, в которых технология служит как расширением наших когнитивных способностей, так и путем к новой форме существования.

  Однако эта эволюция не лишена проблем. По мере того, как наша личность мигрирует в цифровую сферу, вопросы подлинности, конфиденциальности и контроля выходят на первый план. Сама сущность того, что представляет из себя человек с его уникальным опытом, переплетается со сложными алгоритмами, что требует тщательного изучения этических последствий, присущих этой трансформации.

  В сфере изучения древних культур широко известен феномен сакрализации техники: многие народы приписывали все технологические новшества и творения небесным существам и почитаемым мифическим персонажам. Считалось, что они наделяют людей не только техническими знаниями, но и дарами. Важно также отметить, что священный объект, воспринимаемый в контексте религиозных верований, выходит за пределы своей физической формы для того, чтобы функционировать как интерфейс, обеспечивающий доступ к альтернативному, не профаническому пространству. Это глубокое проявление священного было названо выдающимся румынским антропологом Мирча Элиаде «иерофанией» [4, с.30], опирающуюся на параллельную концепцию «теофании», т.е. божественного откровения или богоявления.

 Сакрализация техники, проникла в человеческое сознание с древности и продолжает отдаваться эхом в анналах времени. Менее очевидный, но не менее наглядный пример — цифровая эпоха, когда языки программирования вызывают благоговение, сродни расшифровке древних текстов, отпирающих врата в виртуальную реальность. Параллельно с этим дотошное мастерство традиционных ремесленников, когда-то провозглашенное продолжением божественного творчества, теперь находит отклик в современных «творческих пространствах», где технологии и ремесло сходятся, поддерживая святость творения.

 “Благодеяния потребления не переживаются в повседневной практике как результат труда или процесс производства, они переживаются как чудо.” - Жан Бодрийяр. [1, c. 22]

  В сущности, авиационные ритуалы меланезийских туземцев, описанные Жаном Бодрийяром, и современные отношения человека с технологиями представляют собой яркие иллюстрации отдельных, но взаимосвязанных проявлений сакрализации объектов.

  Так широко известный “миф о Карго” [1, с.14] повествует о племени, очарованном чудесными самолетами, побудившими их соорудить свои символические подобия из органических материалов. Они тщательно размечали участки земли и освещали их ночью, питая веру в то, что их усилия привлекут чудесные машины. Напротив, современный человек взаимодействует с технологиями через смартфоны, ожидая мгновенного доступа к образам всего мира одним нажатием кнопки. Эта трансформация в доступе подчеркивает значительный технологический скачок, но не обязательно сводит на нет подход коренных жителей Меланезии. Расхождение заключается в результате: виртуальные образы подчиняются нашим командам, а самолеты остаются неуловимыми для меланезийцев. Однако этот технологический успех сам по себе не делает наше поведение более реалистичным, а поведение туземцев — полностью воображаемым.

 Убежденность меланезийцев в том, что их ритуалы скорее несовершенны, чем бесполезны, перекликается с упорством человеческой веры в мистическое. Это соответствует современному опыту, когда «чудо» прогресса легко достигается с помощью технологий, стирающих различие между чудесным и обыденным. Данный феномен коренится в потребительской культуре, где технология может манипулировать самим понятием социальной реальности.

 “Религиозный человек жаждет бытия. Ужас перед «Хаосом», окружающим его миром, соответствует ужасу перед небытием. Неизвестное пространство, простирающееся за пределами не космизовано, оно есть лишь некая аморфная протяженность, на которую не спроецирован еще ни один ориентир, которая не обладает еще структурой. Это мирское пространство представляет для религиозного человека абсолютное небытие. Если, к несчастью, ему выпадает заблудиться там, он ощущает себя лишенным своей «оптической» субстанции, как бы растворенным в Хаосе – он заканчивает тем, что погибает.” – Мирча Элиаде. [4, с.40]

 Чтобы справиться с экзистенциальным беспокойством, человечество по своей сути стремится очертить и структурировать свое окружение. Это важное замечание находит партнера в области технологий. Акт разграничения реальности становится жизненно важным, чтобы избежать ужасов неизвестного и непостижимого. Технологии предлагают инструменты для преобразования аморфного расширения в постижимое виртуальное пространство, ослабляя экзистенциальный страх, который в противном случае сопровождает неизведанные территории. В отсутствие этого пространственного разграничения столкновение с неизвестным действительно может привести к глубокому ужасу — сценарий, который подчеркивает фундаментальную человеческую потребность понимать и упорядочивать свое окружение.

 Равно как и пространство, время для религиозного человека не однородно и не беспрерывно, ведь он живет в различных временных ритмах, ему известны периоды разной интенсивности. Есть периоды священного времени – это время праздников (большинство из которых повторяется с определенной периодичностью). С другой стороны, есть мирское время, обычная временная протяженность, в которой разворачиваются действия, лишенные религиозной значимости. Между этими двумя разновидностями времени существует, разумеется, отношение последовательности, но с помощью ритуалов религиозный человек может без всякой опасности «переходить» от обычного течения времени к времени священному. Подобно тому как ворота церкви разделяют течение мирского времени на улице и времени сакрального внутри храма, в котором разворачивается житие Иисуса Христа.

 “Всякий религиозный человек располагается в Центре Мира и в то же время у самого истока абсолютной реальности, поближе к «вратам», которые обеспечивают ему общение с богами.”  – Мирча Элиаде [4, с. 41].

 Сегодня технические интерфейсы позволяют человеку погрузиться в пространство праздника совершенно мгновенно, открывая ему “врата” к иной темпоральности по его собственному желанию, оказываясь своеобразным мостом между двумя различными существованиями. Причем делают они это, фактически, мгновенно, избегая всяких разрывов.

“Воззвал Господь к Самуилу: И отвечал он: вот я!

И побежал к Илию и сказал: вот я! ты звал меня. Но тот сказал: я не звал тебя; пойди назад, ложись. И он пошел и лег.

Но Господь в другой раз воззвал к Самуилу: Он встал, и пришел к Илию вторично, и сказал: вот я! ты звал меня. Но тот сказал: я не звал тебя, сын мой; пойди назад, ложись.

Самуил еще не знал тогда голоса Господа, и еще не открывалось ему слово Господне.

И воззвал Господь к Самуилу еще в третий раз. Он встал и пришел к Илию и сказал: вот я! ты звал меня. Тогда понял Илий, что Господь зовет отрока.” - (1 Самуила 3:1-8)

  Всестороннее исследование отношений человека с техникой в сакральных рамках находит яркое воплощение в феномене акусматического голоса [5, c. 225], который возникает как загадочная сущность, происходящая из невидимого и неопознаваемого источника, не поддающегося точной локализации; он постоянно ищет свое происхождение и связь с телесной сущностью, но даже после обнаружения сохраняет чувство оторванности.

 Возникает вопрос: какой физической форме принадлежит акусматический голос? Примечательно, что звук, отделенный от различимого тела, обладает врождённой особенностью: его воплощение не в состоянии ослабить своего навязчивого воздействия. Этот факт заостряет внимание на сложных аспектах человеческого восприятия и освещает сложную динамику, которая разворачивается, когда граница между духовным и технологическим стирается.

 Термин «акусматика» берет свое начало в учении античного философа Пифагора. Согласно историческим свидетельствам, Пифагор использовал уникальный метод обучения, передавая свои эзотерические идеи через ширму, чтобы его ученики оставались сосредоточенными на глубоком содержании его «акусмат» (от греч. «изречений»). [5, c. 231]

  Этот подход имеет устойчивые отголоски в различных религиозных ритуалах. Заметная параллель также присутствует в священных текстах. В Ветхом Завете божественное часто проявляется как акусматический голос, невидимое непосредственно присутствие. То же самое мы наблюдаем и в литературе, например, в «Одиссее» Гомера, где бог Посейдон общается с Одиссеем, не являя своей материальной формы. Голос, невидимый и не локализованный, кажется, исходит из незнакомых сфер и выходит за пределы физических ограничений, обволакивая со всех сторон, тем самым вызывая чувство всемогущества. Отсюда назревает убедительный вопрос: может ли такой голос производить «божественные эффекты» на структурном уровне?

 Углубляясь в вопрос акусматического восприятия звука, невозможно обойти феномен торговой марки “HMV”, одной из самых успешных в истории звукозаписи, чей логотип остался в коллективной памяти в качестве одного из самых эмблематичных лейблов прошлого века. Причиной успешной рекламной кампании является картина французского художника Френиса Баро “Голос его хозяина”, окруженная самой настоящей сагой.

  Ниппер, пес на картинке, родился в последнем десятилетии 19-ого века. После того как его первый хозяин Марк Барро умер, младший брат Марка – Фрэнсис – взял Ниппера с собой в Ливерпуль. Там и произошло самое главное событие в жизни пса: он открыл недавно изобретенный фонограф, воспроизводивший голос с записью покойного хозяина.  Фрэнсис Барро часто отмечал, насколько сильно домашнего питомца беспокоил вопрос о том, откуда исходит голос. Примечательно, что через три года после смерти Ниппера, Фрэнсис Барро решил увековечить это знаменательное событие, запечатлев его на холсте. [2, c. 255]

 Значение этой картины выходит за рамки внешней привлекательности и предлагает многим исследователям ценные идеи. В первую очередь изображение собаки передает пронзительный символ слушателя. Поза, которую принимает собака, отражает архетипическую позицию собачьего послушания, по своей сути отражающую сам акт слушания. Стоит отметить, что слушание и послушание имеют глубокую этимологическую связь во многих языках. Например, термины «obey» (слушаться) и «obedience» (послушание) происходят от латинского «ob-audire», производного от «audire», что переводится как «слышать». Подобная связь возникает в нескольких славянских языках, где термин «slušati» означает одновременно и «слушать», и «слушаться». [2, c.257]

 Эта сила голоса исходит из факта, что его сложно держать на расстоянии – он находится внутри и трогает нас за живое, проникая прямиком вглубь без защиты. У ушей нет век, они не могут быть закрыты, человек все время уязвим, ведь по отношению к звуку невозможно сохранять дистанцию. Если взгляд придает картине мира определенную устойчивость и ориентирует нас, то голос – в частности, тот, что называется акусматическим, то есть лишенным очевидного носителя, – может лишь дезориентировать, сопротивляясь заключению в визуальные рамки. Напротив, он расширяет видимое пространство, окутывая его интригой. Данный звуковой атрибут лишает нас автономии, заставляя безоговорочно противостоять его влиянию.

 Эта непосредственная связь между внутренним и внешним в голосе является источником всех мифических историй о волшебной силе обворожительных голосов (сирены), которые приводят к потере человеком разума и, как следствие, катастрофе.

  Радио, граммофон, магнитофон, телефон — эти нововведения открыли эпоху, когда акусматический характер голоса стал повсеместным и, следовательно, тривиальным, потерявшим свою загадочную природу. То, что когда-то вызывало рассказы о странных и жутких эффектах, теперь перешло в область приземленного. Интересно, что в современных устройствах мы наблюдаем не источник самих голосов, а скорее техническое устройство, из которого эти голоса исходят. В таком контексте устройство берет на себя роль невидимого источника, эффективно маскируя его. Невидимая сущность заменяется устройством, которое теперь действует как его суррогат или дублер.

 Таким образом, сегодня можно наблюдать серьезную трансформацию культурной и этической парадигм, которая тесно сопряжена с интеграцией технологий в нашу повседневную жизнь. По мере того, как мы проходим путь эволюции от чуда к обыденности, незаметно от нас происходит сдвиг взаимодействия между священным и повседневным, что в конечном итоге во многом определяет человеческое существование в мире технологий и ставит важные экзистенциальные вопросы, требующие серьезного и своевременного осмысления.

 

Список источников

 1. Бодрийяр Ж. Общество потребления // Эксклюзив М. – АСТ, 2020. — 384 с.

1. 2. Долар Младен Голос и ничего больше // СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2018. — 384 с.
2. 3. Котелевский Д.В. Сингулярность как концепт современного философствования // Эпистемы : сборник научных статей. Вып. 7: Онто-гносеологические традиции: истоки и современность. — Екатеринбург : Ажур, 2012. — С. 104-112.
3. 4. Элиаде М. Священное и мирское // Пер. с фр., предисл. и коммент. Н.К. Гарбовского. — М.: Изд-во МГУ, 1994. — 143 с.
4. 5. Шион М. Звук: слушать, слышать, наблюдать // Мишель Шион; пер. с франц. И.Кушнаревой. — М.: Новое литературное обозрение, 2021. — 312 с.

 Сведения об авторе

 Селивёрстов А.С. – студент кафедры звукорежиссуры, Московский государственный институт культуры. 

 

К оглавлению выпуска