30 октября 2023 года исполнилось 85 лет выдающемуся российскому ученому – библиотековеду, книговеду, документоведу, историку, педагогу, организатору библиотечной науки и образования, доктору педагогических наук, профессору, заслуженному работнику высшей школы Юрию Николаевичу СТОЛЯРОВУ, члену редакционной коллегии нашего журнала. Мы поздравляем Юрия Николаевича с этой знаменательной датой и приглашаем наших читателей к разговору замечательного ученого и человека с главным редактором электронного научного журнала «Культура: теория и практика» Н.В. Лопатиной.

Н. Лопатина. Юрий Николаевич, мы это интервью с вами готовили очень долго. У нас были разные поводы для того, чтобы встретиться с вами и поговорить по многим вопросам, но в круговерти событий у нас всегда не хватало времени. Какие-то темы со временем становились менее актуальными, другие, напротив, приобретали актуальность и остроту. Но, наконец-то, мы с Вами встретились в эфире сегодня, 8 декабря, и, надеюсь, что наконец-то мы хорошо поговорим. Наше интервью приурочено к Вашему юбилею, поэтому, конечно, те вопросы, которые мы сегодня будем задавать, – это то, что интересует наших читателей, которые с удовольствием поздравляют Вас.

Ю.Н. Столяров. Спасибо вам большое за такое мероприятие. Это для меня очень лестно, что вы сохранили ко мне свой интерес. И на вопросы я постараюсь ответить с предельной чистосердечностью.

Н. Лопатина. Сейчас выходят в свет юбилейные статьи, которые говорят о Вашем огромном вкладе в библиотечную науку, практику, образование. Я в этом тоже приняла участие, и понимаю, что каждый из нас назвал то, что видим мы. А что бы Вы сами назвали - по пунктам: наука, организация науки, управление вузом, практика, образование?

Ю.Н. Столяров. Из того, чем я занимался в течение этого времени, сам бы я выделил всего лишь два аспекта, которым придаю существенное значение в своей жизни – это наука и это преподавание. Вот это – два приоритета, причем они для меня связаны как-то неразрывно. Моё убеждение состоит в том, что преподаватель вуза, профессор вуза обязательно должен вести научную деятельность, и, с другой стороны, если учёный работает в стенах вуза, то он обязательно должен преподавать. Вот я и старался следовать этим критериям. А то, что приходилось попутно заниматься административной деятельностью – да, именно приходилось, потому что меня каждый раз пытались к этому привлечь против моего желания. Так против своего желания я стал заместителем декана вечернего факультета, проректором по науке, заведующим кафедрой. Я не придаю должностям большого значения, хотя жизненный принцип мой такой – взялся за гуж, не говори, что не дюж, и  если волей судеб так получилось, что я должен чем-то заниматься как администратор, я старался. Для меня самый главный критерий для самого себя – хорошо я этим занимался или плохо, а не количество грамот, каких-нибудь медалей, поощрений и так далее, не это.

  Вы помните хорошо, когда мы с Вами работали очень тесно в составе защитного совета. В своей заключительной речи я сказал о том, что за более, чем 30 лет руководства диссертационным советом, мы не получили ни одной рекламации из ВАК, ни одной претензии от тех, кто защищался, и я считаю, что это означает, что Совет работал хорошо. Вот за все те годы административной работы, которой я занимался в институте, тоже никаких рекламаций не получил, поэтому считаю, что я с этим справлялся худо-бедно. Но главное для меня было то, что я сказал в самом начале.

Н. Лопатина. В 1956 году Вы приехали на станцию Левобережная и познакомились с одним из главных героев Вашей истории жизни – с  Московским государственным библиотечным институтом, ныне – Московским государственным институтом культуры. Ваше первое впечатление? Каким был институт в 1950-е?

Ю.Н. Столяров. Первое впечатление вообще о Левобережном посёлке, а потом уже об институте. Я своим ушам не поверил, когда в справочном бюро (были такие круглые будки тогда на каждой большой площади, там выдавали справки, как сейчас помню, за 4 копейки, сейчас их уже, конечно, нет вообще), спросил, существует ли в Москве библиотечный институт, мне сказали, что надо ехать за пределы Москвы. И я, приехавший в столицу из Московской области, вынужден ехать на электричке опять в Подмосковье, выходить на какой-то платформе, можно сказать, на полустанке, идти через лес по просёлочной дороге. Тогда дождь только что прошёл, и на этой дороге были лужи. Оглядываюсь вокруг: с одной стороны какой-то то ли лес, то ли перелесок, с другой стороны, бараки двухэтажные. Думаю, не может быть, чтобы здесь был институт. Но вижу среди роскошного парка высокое по тем временам здание – четырехэтажный корпус института, на нём написано: «Московский государственный библиотечный институт». Вот такое было первое впечатление.

  Весь институт со всеми службами располагался, главным образом, в одном единственном корпусе, хотя были несколько зданий в отдалении от основного корпуса – их называли «чудильники»: там нас поселили на время сдачи вступительных экзаменов, там жила профессура института, и многие были счастливы, что им давали такие квартиры. После поступления какое-то время пришлось снимать квартиру тоже в одном из бараков. Вообще бараки эти были построены в связи с тем, что в них нужно было жить строителям канала «Москва-Волга», которые копали его по руслу реки Химки. Вольнонаёмные грабари (сейчас такой уже и специальности нет, мало кто её знает и даже слышал, а это были люди, которые нанимались со своим скарбом, приезжали и нанимались рыть канал, рыли лопатами, землю отвозили на телегах) жили в этих бараках, после них они остались, мы и комнату снимали у жены грабаря. А потом студенты своими руками построили общежитие – то самое серое здание на другой стороне Библиотечной улицы. Я тоже принимал участие в строительстве этого корпуса института и потом жил в  нём.

Н. Лопатина. После работы по распределению в Калуге и службы в армии Вы вернулись в институт. Вы попали в знакомую атмосферу или дух вуза, его люди, повседневная жизнь как-то изменились? МГИК 60-ых был каким-то особенным?

Ю.Н. Столяров. Знаете, мне на этот вопрос очень трудно ответить, потому что тут и да, и нет, можно сказать. Через 4-5 лет после окончания института я увидел его, таким же. И Левый берег тоже: строительство уже началось, но это пока ещё было не очень заметно, лишь отдельные пятиэтажные здания. В основном институт находился в том же самом пространстве, всё было знакомо, и с чисто внешней стороны особых изменений я не очень замечал.

   Но, что касается общей атмосферы, то здесь казалось, что я пришел в институт заново. Одно дело – я воспринимал его глазами студента, другое дело, когда я его увидел его глазами аспиранта. Потом уже – третье дело  –когда я его стал воспринимать глазами преподавателя. Всё это, честно говоря, разные качества.

   А что я имею в виду? Когда я был студентом, то у меня и интересы были, как у всех студентов, на преподавателей я смотрел, как на небожителей, и воспринимал их так. Когда я стал аспирантом, тогда студенты стали для меня уже больше объектом преподавания, потому что, только-только ступив на аспирантскую стезю, мне сразу пришлось и преподавать. И на студентов я уже волей-неволей смотрел как на младшее поколение, тем более, что я уже поработал в библиотеке, отслужил в армии, и, конечно, они стали восприниматься уже иначе.

   Я стал больше общаться с преподавательским составом, и это тогда было железным правилом для аспирантов. Это была ваша кафедра - кафедра Константина Ивановича Абрамова, кафедра библиотековедения. У Абрамова было правило: все аспиранты обязаны быть на каждом заседании кафедры. И не просто быть, а участвовать в работе кафедры самым активным образом. Какой бы вопрос ни обсуждался, аспиранты обязаны были высказаться по обсуждаемому вопросу, причём первыми, представляя свое мнение и не зная, как к этому мнению относится, например, Ю.В. Григорьев, мой научный руководитель, или другие педагоги, попаду ли в точку или, наоборот, мимо. К.И. Абрамов нас очень хорошо школил, я вам должен сказать. Мы слушали, что говорят другие преподаватели, как они дискутируют между собой. И восприятие института во времена аспирантуры – это было самое, я бы сказал, важное для меня в плане становления как учёного и как преподавателя. Мой научный руководитель Юрий Владимирович Григорьев обязывал ходить на лекции к разным преподавателям и потом очень строго спрашивал, что я там усвоил. Особенно, я помню, его задание посещать лекции по информатике. Тогда только-только начала информатика внедряться в библиотечное дело, и нас появилась кафедра информатики, заведовал ей Константин Иванович Курбаков. Попробуй не попади на лекцию! Так что это для меня был большой урок.

   Конечно, когда я в институте стал уже преподавать, а потом стал заместителем декана, это были ещё цветочки. Я надеюсь, что Вы поймёте меня, потому что тоже прошли все ступени. Но ягодки пошли, когда стал проректором, и это уже совершенно новое восприятия института, уже как одного из его руководителей.

Н. Лопатина. Вы пришли к Ю.В. Григорьеву, выбрали фондоведение. Чем это было обусловлено? Вы никогда не жалели, что сделали именно этот выбор?

Ю.Н. Столяров. К тому, что я буду заниматься в аспирантуре фондами, я был не готов совершенно. Я несколько лет писал вступительный реферат, посвященный архитектуре и планировке библиотечных зданий, потому что хотел с самого момента окончания института заниматься именно этим вопросом, он был для меня самым интересным. Особенно после того, как я посещал спецкурс самого выдающегося библиотечного архитектора Фёдора Николаевича Пащенко. И вот с ним я уже и работал, и рассчитывал, что под его руководством я и буду писать диссертацию. Но вступительный реферат получил отрицательную оценку. А я ведь не просто так писал: я читал литературу по архитектуре, по планировке, все, что у нас в библиотеке в областной было, в том числе, монографии по этому вопросу – отечественные и переводные, в том числе, книгу французского архитектора Огюста Шуази [1] тщательным образом штудировал. Но мне сказали: всё, написано в реферате не вызывает возражение, кроме самого главного: при чём тут библиотековедение. С этой темой надо идти в инженерно-строительный институт, но не к нам. И вот с этим глубоким разочарованием первое, что я сделал,  – обратился к Пащенко. Он сильно удивился такой реакции и сказал: «Неужели то, чем я всю жизнь занимаюсь, не нужно библиотекарям?» Он провел какие-то разговоры, не знаю, с кем, наверное, с Алексеем Степановичем Бариновым, тогдашним проектором по научной работе,  с К.И. Абрамовым и с Ю.В. Григорьевым. Этого он мне не говорил, но знаю только результат: меня вызвали снова в институт и сказали: «Ладно, так и быть, мы возьмем Вас в заочную аспирантуру, но Ваш руководитель будет Григорьев».

    Юрия Владимировича я не знал совершенно, он нам не преподавал в институте. Потом я на его лекции уже как аспирант ходил, слушал и даже записывал (между прочим, на магнитофон, тогда это была новинка). Наша первая встреча состоялась у него дома: он принимал на дому, потому что он только что перенес инфаркт, и ему поездки противопоказаны были. Он меня встретил очень тепло, долго, довольно подробно расспрашивал, чем я занимаюсь по своей основной работе. А я занимался методической работой, а методист должен быть специалистом во всём, уметь отвечать на все вопросы, даже самые болезненные, должен уметь решать проблемы у начальства и так далее.  Мы с ним перебрали множество самых разных направлений, аспектов, и он мне предложил заняться фондами, поскольку сам был фондоведом, автором учебника, который тогда он писал вместе с другими членами кафедры. Я сделал выбор под его влиянием, но в этом не разочаровался. Больше того, пожалуй, я ему благодарен за понимание того, что самая главная функция библиотечного фонда как подсистемы библиотеки – базисная. И само слово «фонд» переводится с латыни как «основа», «фундамент». Базисные функции для всей библиотеки, поэтому мне стало понятно, что сам Григорьев был не только фондоведом, но и библиотековедом широкого профиля. Через фонды я и вышел на тему библиотеки как системы. Мне хотелось разобраться: как же так, что я начал с материально-технической базы, а она, оказывается, инородное тело библиотековедения. Поэтому я очень даже благодарен судьбе, что она меня свела с Григорьевым, хотя я и с Пащенко продолжал оставаться в очень хороших отношениях, и проблему материально-технической базы я с ним обсуждал. Участвовал в конференциях, других мероприятиях, душой которых и организатором был Пащенко. И, между прочим, первая моя командировка заграничная в Германию, в Берлин и затем в Росток и так далее, была организована именно Пащенко.

    Потом получилось так, что Юрий Владимирович должен был написать новую редакцию учебника по фондоведению, но сделать этого не смог по состоянию здоровья. Он успел написать только пояснительную записку, а после его смерти мы, его ученики, дали обещание, что мы эту работу завершим, и сделали следующее издание. [2] А потом по разным причинам как-то все от этого дела отошли. И дальше мне приходилось писать уже одному.

Н. Лопатина. Пройдя путь от ассистента, старшего преподавателя до профессора, заведующего кафедрой, проректора по науке МГИК, можете ли Вы сказать, какой период был самым сложным, а какой - самым интересным?

Ю.Н. Столяров. С какого начать, со сложного или с интересного?

Н. Лопатина. С любого.

Ю.Н. Столяров. Тогда с интересного. Самым интересным для меня был период с конца 60-х годов. Поступив в заочную аспирантуру в 1964 году, я понял, что заочно я в срок диссертацию не напишу, и приложил максимум усилий, чтобы перевестись в очную аспирантуру, хотя и с потерей года. Пришлось за два года писать кандидатскую диссертацию. И вот десятилетие с 1968 года, когда я защитил кандидатскую диссертацию и стал полноправным педагогом МГИК, и до 1979 года, когда мне пришлось против своего желания стать проректором, было самым интересным, потому что в это время для меня всё было новым. По-новому раскрывались люди, с которыми я общался. По-новому я читал научную литературу, приобщался к этому всему, участвовал в научных конференциях, знакомился с аспирантами. Это был очень напряжённый и самый интересный, творческий период моей жизни.

   Ну, а что касается самого трудного периода, это был период рубежа 1970-1980-х годов. Во-первых, в это время мы работали над учебником, я и писал, и выступал научным редактором. Но меня сорвали с этого дела, сделав проректором по науке. Но я-то это время планировал для написания докторской диссертации. Мне пришлось заниматься одновременно тем, другим и третьим, но этот период был тяжел не только этим. Начались первые и очень серьезные разочарования в жизни, потому что я стремился изо всех сил сделать то, что от меня зависит для улучшения библиотечного дела. Но встретился не то, что с непониманием, а с резким неприятием и противодействием.

   Например, когда я начал заниматься принципом коммунистической партийности, это была одна из глав моей кандидатской диссертации. [3] Начались обвинения в том, что я неправильно понимаю и трактую Ленина, но я и сейчас готов повторить всё то же, что говорил тогда по этому поводу, это лишь вопросы терминологии. Подошёл очередной юбилей со дня рождения Ленина, проводились соответствующие ещё всесоюзные конференции. И сложилось, странная ситуация в Министерствах культуры и СССР, и РСФСР: надо проводить конференцию «Ленин и библиотечное дело», но кто будет делать главный доклад на пленарном заседании? Сделать этот доклад поручили мне, хотя, памятуя прошлые нападки, я отбивался от этого всеми силами. И вот был такой парадоксальный, я считаю, не только в моей биографии, а может и в истории библиотечного дела, случай. Я нутром понял, что министерство наконец-то осознало, почему важна теория в библиотечном деле, когда выяснилось, что может что-то путное сказать по этому вопросу человек, у которого есть независимые, неконъюнктурные взгляды. Потом, когда ситуация сложилась таким образом, что отношения к ленинскому наследию в библиотечном деле стало обсуждаться критически, люди резко раскололись на два лагеря: одни были прежними крайними ортодоксами, а другие стали крайними левыми ниспровергателями.

   Ну, а до этого из-за особого взгляда на принцип партийности я оказался в центре внимания людей, которые тогда стояли у руководства библиотечным делом страны. Они приложили колоссальные усилия к тому, чтобы дискредитировать всё, чем я занимаюсь. И моё отношение к ленинскому наследию, и мою диссертацию, которая была посвящена системе, системному подходу и библиотеке с точки зрения системного взгляда [4].  Пришлось в невероятно тяжелых условиях, в том числе и чисто моральных, и писать диссертацию, и участвовать в руководстве институтом, и защищаться, при активном неприятии со стороны руководства библиотечным делом всего, что для меня было дорого.

   А дорого для меня было всё, что могло правильно поставить работу библиотек в стране. Когда я ещё работал над кандидатской диссертацией,  написал статью в журнал «Библиотекарь» о неправильном подходе государства (тогда вообще и сказать было невозможно, что у государства может быть неправильный подход) к оценке работы библиотек с точки зрения фондов. Я считал, что оценивать работу библиотек с точки зрения величины фонда неправильно, хотя по логике должен был бы за это ратовать как фондовед. Фонды вытесняли из библиотек не только читателей, но и самих библиотекарей. Они росли, их сокращать не разрешалось, но библиотекари и не были заинтересованы в этом, потому что их зарплата зависела от величины фонда. Важность представлял рост фондов, а не их использование. Конечно, эта статья вызвала резкую критику со стороны Министерства культуры, мне сказали, что её нужно снять. Я пошёл к своему шефу, Григорьеву, рассказал всю эту историю. Он мне говорит: «Немедленно в Министерство, падайте в ноги, забирайте назад, извиняйтесь». «А с диссертацией что делать?» «Главу эту выбросим, у вас там есть ещё другие главы, о партийности, например (тогда ещё по этому вопросу не было нападок). Партийность оставим, там всё правильно, а эту главу выбросим». «Да как же мы выбросим, она самая важная для практики!»

   Короче говоря, я на своём настоял, а потом услышал на большом всесоюзном совещании из уст своего главного оппонента выражение «оптимальный фонд», придуманное мною, из-за которого он меня в Министерстве костерил больше всего как за безыдейный термин. Мол, термин инженерный, а библиотека – это идеологическое учреждение. И вдруг он на этом совещании говорит, вот вы сидите, директора областных библиотек, а кто из вас знает, что такое «оптимальный фонд» и почему фонды у вас не оптимальны. Совещание, я помню, было в конференц-зале Ленинской библиотеки, Вы знаете это помещение. Мне хотелось просто вот провалиться через все четыре этажа в метро, чтобы только не слышать, когда он дошёл до этой части. Тоже был период сложный, трудный.

   Я встретился с колоссальной несправедливостью по отношению к своим научным взглядам, теоретическим и всяким другим, но это преодолеть удалось, хотя и с огромными издержками. Они отразились не только на мне, но и на моей семье, потому что это всё воспринималось, как Вы сами можете себе представить, весьма драматично. Могу больше рассказать, но только у нас много вопросов ещё.

Н. Лопатина. Всё, как в одном популярном фильме: за то, за что меня раньше ругали, за это потом давали награды. Это наша жизнь, такое чувство, как будто Вы рассказываете и про меня тоже. Наверное, какие-то закономерности с точки зрения социологии науки можно вывести.

Ю.Н. Столяров. Конечно, не один я переживал такие моменты.

Н. Лопатина. Были ли сложности с цензурой в этих условиях, в 1960-1990-ые годы?

Ю.Н. Столяров. Тоже не могу однозначно на этот вопрос ответить. Когда я был студентом, о цензуре представления не имел. Узнал о ней, главным образом, когда стал проректором. Мы подготовили научную конференцию аспирантов – сборник трудов, пригласительные билеты, программу, но оказалось, что ничему этому давать ход нельзя, потому что вначале надо получить разрешение цензуры. А если туда отдаёшь любой документ, сколько он там продержит, когда нам его вернут, неизвестно. Оказалось, что именно в этом причина большинства наших проблем, по поводу которых мы все досадовали в аспирантские времена, которые мы, по невежеству своему, объясняли плохой работой ректората. А причина, оказалось, кроется в органах Главлита [Главное управление по делам литературы и издательств – орган государственного управления СССР, осуществлявший цензуру печатных произведений и защиту государственных секретов в средствах массовой информации в период с 1922 по 1991 годы – Примечание Н.Л.], Обллита (которому мы подчинялись напрямую). И вот после долгих, мучительных размышлений на эту тему нашел выход и провернул операцию, которую считаю одной из самых удачных в своей жизни: уговорил ректора, Обллит и Главлит, что обязанности цензора я беру на себя. Мы написали соответствующие заявления, копии которых лежали в сейфе у ректора в его кабинете, больше о них не знал в институте никто. Всё то время, что я был проректором, я вычитывал все рукописи, которые должен был выпускать в свет не просто как проректор, но и как цензор. И с того времени у нас всё пошло как по маслу: все конференции проходили в срок, печатали сборники в срок. Правда, они были очень низкого качества, но это была уже другая история.

Н. Лопатина. Любая организация, в том числе, вуз, это – люди, люди и еще раз люди. Как старейшине МГИК, могу ли задать вопросы, наверное, не очень корректные, неудобные, отчасти неэтичные?

Ю.Н. Столяров. Задавайте любые, я открыт к любым вопросам абсолютно.

Н. Лопатина. Вы много лет были одним из руководителем нашей Alma mater, входили в ректорат, «управленческую команду» Леонида Павловича Богданова, время которого большинство мгиковцев вспоминает только хорошим словом. Кого из своих коллег, из сотрудников МГИК Вы вспоминаете в первую очередь, оглядываясь в прошлое?

Ю.Н. Столяров.  На этот вопрос очень легко ответить. Должен сказать, что вот в этом плане судьба мне, можно сказать, подарила отличного руководителя – Леонида Павловича Богданова. Я никого не слышал ни от кого ни одного худого слова о Богданове. Он создал замечательную команду, которую я вспоминаю в первую очередь. Конечно, Вячеслава Захаровича Дуликова, поскольку он был проректор по учёбе. У нас с ним и кабинеты были рядом, и решать вопросы многие приходилось просто в силу производственной необходимости вместе. Я вспоминаю самым тёплым словом и Галину Александровну Иванову, которая была тогда проректором по заочному обучению. По моему ощущению, мы были очень дружной, единой командой, которая успешно работала. Стиль нашей работы был очень хорош тем, что мы не влезали в дела друг друга, в компетенцию друг друга, никто никого не учил жить, никто не тянул одеяло на себя, мы вместе пытались решать, как сделать лучше. У нас было такое полное согласие между собой. Это, во-первых.

   Во-вторых, ректор решал серьёзные вопросы сам, он был единоначальник в полном смысле этого слова. Но в тех вопросах, когда он колебался, он созывал «малый» ректорат, и на нём можно было говорить всё начистоту, без утайки, своё мнение, и за это не была никакого неудовольствия с его стороны, или окрика, или там чего-то такого. Мне этот стиль очень по душе был, очень нравился. Я, например, даже это выносил подчас во внешнюю среду, хоть, может быть, этого делать и не стоило бы.

   Например, я Вам расскажу то, что в том числе, и Вашей судьбы касалось. На Совете библиотечного факультета в присутствии ректора решался вопрос, надо нам или не надо создавать второй факультет информационного направления. Ректор был сторонником его создания, и он рассчитывал на поддержку факультета, и факультет его и поддержал. Но я, как член совета библиотечного факультета, с одной стороны, с другой стороны, как проректор института, обратившись к нему сказал: «Леонид Павлович, если такой факультет Вы сделаете, это будет гвоздь в гроб библиотечного факультета». Теперь я говорю об этом с колоссальным сожалением,  потому что знаю, что выступил в роли Кассандры. Но тогда с его стороны никаких последствий для меня лично за такие высказывания не было. Или, когда решался вопрос на «Большом Совете» об инициативе Министерства о превращении института культуры в университет, на тот момент я выступил против, потому что за этим не может стоять просто переименование, по тогдашним нормам должен был быть другой уровень науки и ее организации и т.д. Я опять это говорю к тому, что можно было при Богданове высказывать вот такое вот своё резкое неприятие того, что происходит, и это абсолютно никак не сказывалось ни на чём в моей, во всяком случае, личной работе.

Н. Лопатина. Конечно, это был человек совершенно потрясающих личностных качеств. Светлая ему память. Может быть, наша дальнейшая история была столь сложной, что Леонид Павлович поставил слишком высокую планку, а длительный период его руководства позволил сформировать серьезный уровень доверия.  Юрий Николаевич, всегда сложно работать с людьми, всегда сложно спорить с тем, кого считаешь другом, всегда сложно быть руководителем. У Вас бывали сложные конфликтные ситуации, на Вас писали жалобы, анонимные письма?

Ю.Н. Столяров. Писали, а как же без этого? Тогда времена такие были, что «рубили правду-матку». Если люди не находили решения своих проблем на одном уровне, они шли жаловаться в партком, в профком, в народный контроль, и этим очень широко пользовались. Если не находили поддержки и там, и там, и там, то обращались в более высокие инстанции. Но были и те, кто пытался как-то свои амбиции удовлетворить, навредить кому-то. На меня писали анонимок, как мне кажется, может, я не всё знаю, конечно, меньше, чем на других моих коллег. Но в чём меня обвиняли анонимщики, очень легко проверялось, и оказывалось, что это всё вздор форменный, не было ожидаемой реакции со стороны моих коллег. Писали однажды, что у меня есть загородная недвижимость. Я вынужден был приносить в партком справку из бюро технического контроля, что это – мой отцовский дом, освященный попом 20 июня 1911 года, износ которого составлял 85 процентов. Например, в то время если проректор по науке претендовал на докторскую степень, то ожидаемы были анонимки, что докторскую диссертацию пишет не он сам, а весь институт. Вот такого рода анонимки в мой адрес не было ни одной!

   Но конфликты и жалобы и мне приходилось разбирать как проректору: на преподавателей, на научных руководителей, анонимки в ВАК на диссертантов. Приходилось ездить в ВАК и разбираться с теми анонимками. Такие невидимые миру слезы, их было довольно много. Главная сложность была в том, что вся деятельность и научная в особенности оценивалась, в первую очередь, по идеологическому критерию. Даже если человек написал какую-то толковую работу в научном отношении, но мало процитировал классиков или допустил ошибку в цитировании – против этого уже ничего не работало. Тогда это было сильным, сдерживающим таким обстоятельством.

Н. Лопатина. Можете ли назвать десятку самых сильных мгиковских ученых – не по наукометрическим показателям, а "по версии Столярова"?

Ю.Н. Столяров. Самые сильные наши учёные – библиотековеды, библиографоведы – по «моей версии»: Олег Павлович Коршунов - номер один. Он на голову, на три головы выше всех остальных. Потом за ним идут, с моей точки зрения, Ю.В. Григорьев и Оган Степанович Чубарьян. Затем я бы в этот ряд поставил того, кого мало кто сегодня вспоминает, а напрасно –Исидор Маркович Фрумин – удивительно хороший был теоретик, выдающийся человек. Он написал учебник по организации работы библиотек, который был переведён на немецкий язык. Немцы, для которых Ordnung, Ordnung на первом месте стоит, которые были самыми крупными на тот момент специалисты по организации, перевели учебник советского учёного. Еще бы поставил в этот ряд Леонид Васильевича Белякова, о котором я писал статью в этот журнал. [5]

   Из специалистов с других кафедр я бы самым сильным учёным назвал бы, не знаю, насколько это для Вас и для всех будет ожидаемо, Николая Ефимовича Артёмова, преемником которого по ректорату я был, он был проректором по науке, он был историк культуры и вообще очень хороший историк. Далее я бы назвал, конечно, вне всякого сомнения, Михаила Павловича Ерёмина, у которого я сам учился, и который блестяще преподавал и был кумиром всех студентов того времени. Он нам читал и литературу 19 века, и теорию литературы, введение в литературоведения. И если говорить вот о преподавателях этого класса и этого плана, то Юлия Николаевна Сидорова, которая у нас преподавала историю древнерусскую, фольклор и так далее. А из историков я бы выделил Анатолия Петровича Левандовского. Лучше него не знаю никого.

   Ну, и чтобы никого не обижать «культпросветчиков», как мы их называли, я бы назвал А.Я. Флиера - вот серьёзный учёный, настоящий, который пользуется в моих глазах, во всяком случае, очень большим уважением. Вот, по-моему, 10 имён.

Н. Лопатина. А вот сейчас то, чему я научилась у Столярова: каковы критерии оценивания? Познакомьте, пожалуйста, с Вашей методикой отбора в рейтинг?

Ю.Н. Столяров. Прежде всего, это способность обобщать, уровень абстракции. Это для учёного ценность самая главная, номер один. С этой точки зрения, непревзойденным был Олег Павлович Коршунов. У него была не просто способность обобщать, но еще и железная логика при этом.

   Второе – это независимость суждений, когда человек высказывает свои суждения независимо от того, кто как к ним отнесётся. Это вот характерно больше всего было, скажем, для Ерёмина. В советские времена нашему институту сильно повезло тем, что у нас собрались очень многие из тех, кто попал под репрессии, в связи с борьбой с космополитизмом. У нас оказался блестящий круг учёных, преподавателей, у которых мне довелось как раз учиться. Это было наше счастье. Далее – терпимость к инакомыслию, причём это не всегда это выражалось явно.

   Допустим, от Артёмова на лекциях едва ли можно было услышать, чтобы он говорил что-то от себя, он говорил то, что положено. Но в своём кругу с ним было общаться неимоверно интересно, потому что у него на всё был свой взгляд, свои суждения, очень обоснованные, спорить с ним было невозможно, просто не то, что трудно, а просто невозможно. Ну и такими же вот качествами отличаются все другие, кого я назвал, а к ним можно было бы добавить много-много-много: у нас в институте яркие личности учились, преподавали.

Н. Лопатина. Мы плавно переходим к блоку научных вопросов. Изменяется мир вокруг нас, изменяются наши науки (как говорю я) или наша наука (как говорите Вы). Изменились ли в последнюю пару десятилетий Ваши взгляды на понимание сущности, границ, инструментов библиотековедения?

Ю.Н. Столяров. То время, которое я занимаюсь научными вопросами, слишком малый срок для того, чтобы об этом существенно судить.

Н. Лопатина. Это у меня малый срок, у вас он хороший.

Ю.Н. Столяров. Конечно, мне пришлось заниматься этими вопросами очень основательно, иногда просто в силу необходимости, но мои взгляды какого-нибудь коренного изменения за этот период не получили. Я, как понимал, что такое библиотека и чем она должна заниматься, точно так к этому отношусь и сейчас. И плохого ничего в этом не вижу, потому что, попросту сказать, если мы знаем, сколько будет дважды два, то столько же оно и будет хоть через сто лет, хоть через триста, с любыми компьютерами, сколько будет дважды два – будет столько, сколько это было при Архимеде.

  Я считаю, что если наука будет изучать свои глубинные основы, и она дойдёт до объективной истины. Надо радоваться только и углублять полученные знания, а не шарахаться из одной стороны в другую.

   В своё время я был на приёме у министра культуры СССР Николая Николаевича Губенко (впервые об этом говорю, не было случая рассказать). У меня воспоминания о нём самые лучшие остались. Пришёл с просьбой об отставке от должности председателя Всесоюзного библиотечного совета. Был тогда такой совет, он занимался, главным образом, учебными заведениями: решали вопросы об учебных планах и так далее. Тогда я был еще самый молодой среди всех наших аксакалов: К.И. Абрамова, О.П. Коршунова, Л.А. Левина, А.Я. Черняка, ленинградцев. Управлять ими было невозможно, потому что я у них когда-то учился. Сначала Губенко пытался что-то отговаривать, я стоял на своём, и тогда он говорит: «А и правда, надо всех вас надо разогнать, вообще-то говоря. Работаете вы очень плохо». Я дара речи лишился: да, мы работаем лучше ваших всех других советов, смотрите, сколько мы планов поменяли. Тогда же ФГОСов еще не было, а учебные планы мы меняли каждые пять лет, причём требовались радикальные изменения, и мы все делали, как положено. Я и сказал, что у вас многие отраслевые советы вообще ничего не делали, и в отчётах это видно. А Николай Николаевич приводит мне пример консерваторий: они учебные планы не меняют со времени своего основания и, как бы на них не давили, говорят, мол, у нас есть классики, и нам ничего другого не надо. Но они по своим старомодным учебным планам готовят таких исполнителей, которые нарасхват во всем мире, одних перебежчиков скрипачей, композиторов сколько. А ваших, говорит, сколько сбежало на Запад? Ни одного, может, вы никому не нужны, потому что их старые планы хорошие, а ваши новые плохие? Я сказал, что наши выпускники – идеологически выдержанные, а в консерватории всегда много людей разных взглядов и суждений, как и в других областях искусств. Но Губенко сказал, что идеология идеологией, а дело делом. Мы продолжили работу нашего совета.

   Я не считаю нужным, чтобы мои взгляды менялись. Если в этом действительно будет потребность, острая необходимость, тогда, конечно, без всяких сомнений. Но, в общем и целом, надо докапываться до основ, не стремиться к совершенно популистским неумным решениям, что надо учить студентов на опережение, чтобы они были готовы через пять лет к новациям. Никто не знает, какие будут эти новации. Другое дело, что надо научить их азам, научить фундаментальным основам, причём незыблемым, условно говоря, что библиотека – это четырёхэлементная система, а никакая другая. Вот это, если мы будем этому учить из года в год, то всё будет прекрасно. Остальное всё они доберут на практике. Жизнь их сама заставит, вынудит добирать нужное. Так что вот мои взгляды консервативные на этот счёт.

Н. Лопатина. Библиотековедение по-прежнему суверенная наука? Не слишком ли сегодняшняя номенклатура научных специальностей размывает границы, катализирует диффузию? Возвращение нашей научной специальности в номенклатуру для меня – по сути – лишь возращение названия. Такой «переезд» не может не изменить направленности исследований. Не согласны со мной?

Ю.Н. Столяров. Ну, я для начала скажу, что мне не по душе термин суверенность, он какой-то политизированный, я бы говорил о самостоятельности. В вашем вопросе я усматриваю два компонента, и они очень и очень разные. Один вопрос о самостоятельности библиотековедения как отдельной науки, а другой вопрос о её месте в номенклатуре специальностей. Номенклатура специальностей, в принципе, это документ в значительной степени чисто бюрократический.

Н. Лопатина. Но он изменяющийся.

Ю.Н. Столяров. Но он всегда меняется все равно в сторону бюрократии. В бытность проректором я написал записку в ВАК, что цена номенклатуры – «два нуля в базарный день». Вот такое у меня было злое название. Этот документ в принципе ненаучный и никакой критики с точки зрения научной классификации не выдерживает. И нам с Вами, и нашим коллегам-специалистам в области классификации наук – УДК, ББК – это понятно. Но он существует, и это документ государственный. Я-то ещё тогда предлагал в записке своей радикально изменить номенклатуру. Но на это не пошли и до сих пор не идут, и, я думаю, и не пойдут. Так удобнее, так понятнее, что в науке делается. А то, что мы предлагаем, им это как-то не близко, поэтому надо идти по другому пути: надо нам приспосабливаться к номенклатуре, потому что ничего мы с этим сделать не можем. Надо найти своё место в этой номенклатуре, чтобы в неё более или менее органично вписаться.

   Наше место в номенклатуре было определено неправильно изначально. Я проследил все номенклатуры, начиная с первой, как только они принимались, и смотрел, каково там место библиотековедения. Оно никогда не находилось на своём месте. И первое, и главное, чем должны озаботиться все мои коллеги – это определить наши истинные места в номенклатуре наук, хоть научной, хоть в этой номенклатуре государственной. У нас в этом отношении делается, мягко говоря, очень мало. И стремления к консенсусу не видится. У нас сильны центробежные тенденции, а должны быть центростремительные. Вот у нас происходит диффузия науки, это Вы очень точное слово сказали, очень правильное. Наша наука распыляется, она улетает, Бог весть куда, в итоге от неё не останется ничего. Если она, например, тяготеет к Вашей любимой информатике, ну и конец ей, ну и до свидания.

   Причем то, что библиотека – это информационный институт, в этом убеждают библиотекари сами себя. А информатика к этому глубоко индифферентна, равнодушна, их это не затрагивает.

Н. Лопатина. Это не их объект, абсолютно точно.

Ю.Н. Столяров. Конечно! Но если это не их объект, а мы-то чего тогда туда рвёмся-то? Из чисто конъюнктурных соображений? Все эти конъюнктурные соображения разбиваются о прозу жизни. Мы отказались от своей библиотечной идентичности, и превратили её искусственно в библиотечно-информационную или информационно-библиотечную. Что в лоб, что по лбу. В расчёте на что? Что мы этим привлечём новых абитуриентов? Много привлекли? Это всё от лукавого. Мы озабочены не тем, чтобы найти действительное место в науке, чтобы определить, что такое библиотека, в сущности, своей, а озабочены какими-то внешними задачами, пускай конъюнктурными, пускай субъективными, какими угодно. И до тех пор, пока мы этим будем заниматься, до тех пор мы будем и медленно, но, верно, исчезать из научного поля. Увы, мне не хотелось бы быть в очередной раз Кассандрой, но дело идёт к этому. Сейчас библиотековеды находятся в летаргическом сне, находятся давно.

   Нам удалось с невероятными усилиями вернуть специальность в номенклатуру научных специальностей. Но как только это произошло, «Снова замерло всё до рассвета. Дверь не скрипнет, Не вспыхнет огонь». Все опять сидят и ждут. Чего? Что при очередном пересмотре номенклатуры наша специальность из неё исчезнет, и уже навсегда, к сожалению. При современном отношении другого я не вижу.

Н. Лопатина.  Мне кажется, что сама ситуация с борьбой за научную специальность в 2020 году еще раз показала, что наша отрасль считает науку факультативным элементом. И у меня осадок остался не от позиции Минобрнауки, не включившей нас в номенклатуру, а от качества аргументов, которые приводили наши коллеги в поддержку нынешней позиции. Сохранятся ли эти риски на следующем витке развития системы наук?

Ю.Н. Столяров. Безусловно, сохранятся. Наша наука, с чисто организационной точки зрения, крайне слабая, потому что мы не подпадаем под привычные критерии. Да, у нас минимальное количество диссертационных советов, ничтожно малое. У нас критически малое количество аспирантов по сравнению с теми научными дисциплинами, которые более развиты. Например, с педагогикой, с физикой, с медициной.  Но это только одна сторона вопроса, а вторая сторона вопроса состоит в том, что по своему опыту, нас серьёзной наукой должны считать, прежде всего, наши учредители. Нам нужна поддержка со стороны Министерства культуры. Вы видите её сейчас?

Н. Лопатина. Я могу сказать, что сегодня Министерство культуры нас поддерживает.

Ю.Н. Столяров. Дай Бог, чтобы было так! А во-вторых, я не вижу должной заинтересованности со стороны наших коллег. В тот самый день, как только мы вернулись в номенклатуру, немедленно надо было начинать подготовку к новым этапам, обсудить вопрос самым серьёзным образом, не для протокола, как говорится. То, что мы стоим на краю пропасти, я писал три или четыре статьи в разных журналах, и Вы об этом знаете, кто читал, кто не читал, ну всё на том и кончалось. Мы вернулись туда, где и были, что дальше? Раз мы сами такие инертные, чего хорошего нам ждать? Мы не сумеем доказать ВАК свою необходимость, свою нужность, не найдем понимания. Мы внутри себя никак не можем найти понимания.

   В этом отношении единственный человек, который я могу назвать со всей теплотой и высокой оценкой – это была Берестова Татьяна Фёдоровна, которая прониклась этой ситуацией. Она созвала тогда совещание всех заинтересованных людей, и мы обсуждали этот вопрос, и результаты были опубликованы, но опять дальше дело не пошло.

  Надо к этому вопросу подходить без фантазий, хотя я и в них, честно сказать, тоже принимал участие, когда была идея создать класс информационных наук в номенклатуре специальностей, что теоретически возможно. Тогда я был готов поддержать идею, чтобы библиотековедение, библиографоведение, книговедение было представлено в классе информационных наук, но это не получилось, дискуссия не продолжилась. Её потом попытался возродить, и довольно успешно она шла в ИНИОН, где Юрий Юрьевич Чёрный был инициатором семинара, он привлёк туда специалистов из области информатики. Можно было бы и эту идею доводить до логического её завершения, но она кончилась ничем, главным образом из-за грандиозного пожара. Но пока мы будем сидеть, бездействовать, ждать у моря погоды, мы этой погоды не дождемся.

Н. Лопатина. Новая номенклатура научных специальностей, надеюсь, треть своей жизни прожила, и уже прилично начинать задумываться об её обновлении, совершенствовании. Я тоже уверена, что мы сделаем опять все те же самые ошибки, опять покажем «отсутствие реакции зрачка». Но проблему состоит в том, что наши коллеги не всегда понимают, что те отрасли науки, в которых мы находимся сегодня – педагогика и культурология – имеют свои законы, свою структуру, свою методологию, свои инструменты. У нас есть целый ряд направлений, которые не являются предметами исследования этих наук. Многие вопросы, связанные с фондоведением, с каталогами, с библиографией, трудно встраивать и в педагогику, и в культурологию. Я понимаю, что мы скорректируем тематики, аспиранты будут писать другие диссертации другой направленности, и всё обязательно получится. Почему-то многие мои коллеги не понимают, что культурология – не просто рассуждения об организациях сферы культуры. Это совершенно другой уровень абстракции, тот, который потянуть мог О.П. Коршунов, которого мы сегодня вспоминали. Это сложнее порой, чем в технических и естественных науках, где есть четкая логика и экспериментальный уровень. Многие говорят мне: «Что тебе не нравится? Мы прекрасно в культурологии». Мы прекрасно в культурологии, но пока нет ни одной диссертации по нашим наукам на соискание ученой степени по культурологии. Вот хотя бы, когда одна пройдёт или не пройдёт экспертный совет ВАК, мы поймём, в чём были наши ошибки, в чём уязвимость наших рассуждений. Я не смотрю на эту отрасль науки как библиотековед, только как представитель одной из самых «сложных» библиографоведческих школ, ибо именно здесь намного больше зон пересечения. Но для меня это очень сложная задача, а что говорить об аспирантах или о тех научных руководителях, которые закономерно ориентированы на практику.

Ю.Н. Столяров. Так оно и будет это всё выглядеть до тех пор, пока мы будем сидеть каждый в своём углу и размышлять над этими проблемами. Надо собираться обязательно, но не для помпезных каких-то там чтений, а рабочие совещания проводить и обсуждать эти вопросы по полной программе. Вы правильно образно называете нас «безродными космополитами», в педагогике мы вообще «пришельцы». Мы не знаем, какая мы наука. Не педагогическая – да, согласен. Не культурологическая – согласен. Не техническая – согласен. А какая? Так вот об этом-то надо и говорить!

Н. Лопатина. Я бы так радикально не говорила: в нас есть капля педагогики, в нас есть капля социологии, в нас есть капля информатики, в нас есть капля психологии, в нас есть капля истории, в нас есть капля культурологии. Действительно есть!

Ю.Н. Столяров. Действительно, кто спорит? Но за каплю нас в номенклатуру не введут. Может быть это оттого, что мы сами не знаем, что такое библиотека, в сущности. Но какие науки? Нам надо четко указать  пальцем, где наше место. Это первый шаг. Второй шаг – сделать так, чтобы нас в этой науке, в этой отрасли узнали, а тогда уж после этого только и можно говорить о том, чтобы мы ставили вопрос о своем месте в номенклатуре. Вот смотрите, мы в педагогических науках были сколько десятилетий, но кто из наших аспирантов публикуется в журналах по педагогике? «Большие» педагоги нас «за своих» не считают, они наших имен, наших работ не знают. Эксперты ВАК открывают любую диссертацию по педагогике – один  имён в списке литературы уже говорящий для них. Когда они раскрывают наши диссертации, ни одного имени они не знают, и положительного отношения к нашим работам в такой ситуации ждать нельзя. Это тоже особенность нашей сферы. Мы не читаем ни самих себя, мы не читаем ни тех, в чьи науки мы идём, что тоже, я считаю, коренным образом неправильно.

Н. Лопатина. Когда шла подготовка к интервью, параллельно мы с Е.В. Динер писали статью о Вас.[6]

Ю.Н. Столяров. Я читал её, спасибо вам большое за эту статью. Для меня она была большим сюрпризом.

Н. Лопатина. Очень приятно, что Вам понравилось. Мы вновь обращались к Вашим работам – ключевым и тем, которые по какой-то причине нам очень нравятся. Кстати говоря, среди тех, которые мне очень нравятся, есть некоторые, с которыми я не соглашусь никогда. Но они для меня как своего рода интеллектуальные гантели, которые не дают застояться мысли, укрепляя нейронные связи мыслительными упражнениями. Но это такое лирическое отступление.

    Книга, которая настолько прочно заняла место в библиотековедческой классике, что ее многие уже даже не считают нужным читать, что напрасно и что очень жаль – "Библиотека: структурно-функциональный подход" [7]: идея ведь шла не от Парсонса или я ошибаюсь?

Ю.Н. Столяров. Нет, не от Парсонса. Если говорить о нём, то Толкотт Парсонс мне близок разве только тем, что, исходя из его учения, библиотека – он-то сам об этом не говорил, я вывод из этого делаю – библиотека и изучающая её дисциплина, библиотековедение, однозначно вписываются в социологию. Это да. Кроме того, в общем плане я признаю его структурно-функциональную методологию.

Н. Лопатина. Если мы смотрим на Парсонса, то его подсистемы адаптации, достижения целей, интеграции и латентные в «каре Столярова» не укладывается. У Вас все обращено больше внутрь, нежели на роль подсистем библиотеки в системах более высокого уровня?

Ю.Н. Столяров. Да, вот остальное у него мне не близко. Я в другом несколько ключе работал и продолжаю работать. Методология Парсонса больше могла бы быть приемлема для изучения внешней среды библиотеки. Но внешнюю среду библиотеки можно изучать на той же самой методологической основе, на которой изучен «черный ящик» библиотеки, это у меня сделано, этого вполне было достаточно и тогда, и на сегодняшний день.

  Что касается самой моей книги: да, я знаю, что её цитируют, широко используют до сих пор, я не до конца доволен всё равно. Где практический выход из этого? Он половинчатый.

   Вот я сейчас читаю Уварова, графа Уварова, Сергея Семеновича, создателя национальной идеи «православие, самодержавие, народность». На этой идее почти сто лет Россия развивалась! Это же были не просто слова, на этом строилось всё. Православие – всё, начиная с закона Божьего в церковно-приходских училищах и заканчивая университетами. Если это самодержавие, то это царь-батюшка. Если это армия, то это за веру царя и отечества, за православие, самодержавие и народность. И какую бы область ни взяли в жизни России, она вся была пронизана этими тремя положениями. Национальная идея в данном случае – это тоже системный подход, исключая из этой триады что-то одно, пришли к концу всего.

   В библиотеке – четыре элемента, и в образовании они все должны находить отражение. В ваших учебных планах это реализуется?

Н. Лопатина. У нас все реализуется, как положено: и фонд, и документоведение, и книговедение, и то, что касается читателя.

Ю.Н. Столяров. А материально-техническая база есть? А библиотекарь?

Н. Лопатина. Безусловно. «Материально-техническая база библиотеки» - отдельная дисциплина у бакалавров. В рамках библиотековедения, целый семестр посвящен библиотечной профессии, как введение в профессию, в специальность, в профессиональное сообщество. Когда ребята выходят на уровень управленческих дисциплин, то мы им даём их через человека, через библиотекаря, в первую очередь. Потому что на этом уровне подготовки они должны понять своё место в системе библиотеки, в системе управления ею.  В магистратуре мы даём отдельную дисциплину – «Библиотечную профессиологию», и это уже более сложный анализ профессии. Для управленческой магистратуры – целый цикл дисциплин, посвященных библиотекарю. Я не знаю, как это происходит в других вузах, какая у них логика, нас логика такая.

  Я вам честно скажу, что даже тогда, когда мы работали над профстандартом, прописывали для специалиста трудовые функции, то системное представление о библиотеке обязательно проявлялась: сквозь призму фонда, сквозь призму читателей, сквозь призму материально-технической базы.

    К сожалению, я мало работаю с бакалаврами, но есть несколько тем, которые люблю им давать сама, и структурно-функциональный подход, четырехэлементную систему – среди них.  И для понимания типологического и видового разнообразия библиотек сделала специальную классификацию: по всем четырем элементам: типология по фондам, типология по читателю, по МТБ, по библиотекарю (с очень широкой трактовкой). И это фасеты.  По каждой позиции показываем пример, приглашаем ведущих специалистов, водим на экскурсии. Так лучше все эти теоретические абстракции в голове укладываются у подрастающего поколения.

Ю.Н. Столяров. Вот это правильно, так и должно быть. Спасибо. Это приятно слышать, Наталья Викторовна.

Н. Лопатина.  А аспиранты, которые изучают сейчас нашу научную специальность, читают как раз Вашу монографию. Трудно даётся, потому что не имеют навыка чтения серьёзных научных произведений. Знаете, на что обращаю их внимание? В Вашей монографии мы можем проследить диффузию идей, продвижение теории библиотеки как четырехэлементной системы в научное поле. Вот это не просто изложение авторской позиции, а это как раз вот вся история проникновения этой идеи в корпус тех научных теорий, которые уже сложились к этому времени. То есть вот мы видим практически текущую историографию на конкретный момент времени – момент написания книги. Это очень интересно, а для них вообще познавательно, потому что сегодня такого не бывает. Сегодня мы пишем и отдаем в печать, раньше это был уже зрелый труд, «пережитая» идея. Сегодня никого не волнует чужое мнение, реакция других ученых на полученные научные результаты, а с ними никто и не спорит, никто не отвечает, никто не сомневается. А вот в Вашей монографии это есть, как и в монографиях О.П.Коршунова, Н.А. Слядневой,  Ю.С. Зубова.  Сейчас научная монография потеряла свою какую-то фундаментальность. Но это опять лирическое отступление.

   Меня заинтересовал фрагмент, в котором Вы называете Н.М. Сикорского и Л.А. Гвишиани сторонниками Вашей теории.

Ю.Н. Столяров. Мне было важно знать мнение серьёзных людей, больших руководителей. Николая Михайловича Сикорского я просто очень высоко уважал как учёного, у нас были очень хорошие отношения, я у него дома бывал. Мы с ним общались дружески, обсуждали эти все вопросы. Он разделял, и он, в общем-то, не возражал, если я напишу, что он разделяет эту вот позицию. Что касается Гвишиани, у меня были гораздо менее приятные впечатления, честно сказать, от личного общения с ней. Но суть-то не в том: мне на тот момент, было очень важно показать, что я не один так думаю, что есть ещё люди, которые разделяют эту точку зрения. Я начинал там ещё с Татищева, с того, что он признавал четыре элемента в библиотеке, когда он в своей энциклопедии давал определение ей. Ну и, конечно, мне хотелось кого-то назвать из современников, кто на этой точке зрения стоит тоже. И если бы мне сегодня предстояло бы переиздавать эту книгу, а она нуждается в этом, потому, что за прошедшие сколько там, 40 с лишним лет, кое-что изменилось, то сегодня историография выглядела бы намного богаче. Мне самому хотелось бы кое-какие свои уточнения там сделать, потому что я-то тоже не на месте, не топчусь на одном месте, тоже двигаюсь.

Н. Лопатина. Интересно, к кому бы вы сегодня обратились в поиске единомышленника? Если бы я была на Вашем месте, то к Я.Л. Шрайбергу, наверное.

Ю.Н. Столяров. Наверное, да. Яков Леонидович знает мои позиции, и он их, в общем и целом, как он пишет, разделяет. Он хотел бы добавить ещё один элемент, но я опасаюсь, что для системного подхода это опасно.

Н. Лопатина. Почему сейчас нет серьезных теоретических дискуссий? Почему сегодняшнее профессиональное и отраслевое научное сообщество потеряло традицию обсуждать в поиске оптимального решения? Заметьте, я не говорю истины, только оптимального решения. Если мы собираемся на  научно-практических площадках, то, как правило, мы сталкиваемся с жанром отчета: отчет о работе библиотеки, отчет о НИР. Что это: боязнь ошибки,  отсутствие за публикациями научных исследований, особая система оценки результатов в отрасли или что-то еще?

Ю.Н. Столяров. Да, то, что отошли от этого, я с вами согласен. Что не читают, это вы тоже в этом правы в значительной степени, хотя на себя я это отнести не могу. Только что выпустил книгу, посвященную периодическим изданиям по библиотековедению, библиографоведению и книговедению. Она разделена по наименованиям журналов, Ваш журнал там тоже есть. Для этого стоило много читать.

  Наших учёных все устраивает, они приспособились к существующему порядку вещей: если от меня требуется по итогам года одна статья, я её и напишу. В отчёт включили, ну и всё в порядке. А какие дискуссии, зачем они? Может быть, люди загружены внешними делами больше, чем это было раньше?

Н. Лопатина. Какие направления исследований в библиотековедении Вы считаете стратегически значимыми сегодня?

Ю.Н. Столяров. Мы должны очень хорошо продумать современную реальность, в которой мы живём, и что необходимо, на чём надо сосредоточиться. Стоит задуматься над тем, чтобы обновить радикально закон о библиотеках, хотя он называется «О библиотечном деле», мы с Вами много раз говорили о необходимости постановки этой задачи.

   Нуждаются в осмыслении общебиблиотековедческие вопросы. Самый стратегический вопрос: обсудить, насколько правомерно и целесообразна концепция, на которой строится сегодняшнее библиотечное дело и библиотечная наука, менеджмента. Вот с моей точки зрения, она вызывает очень сильные сомнения, и вот её надо обсудить. От библиотекарей требуют не то, что нужно.

   Надо обсудить проблему цифровизации, которая, как Вы сами говорите, сводится только к техническим средствам библиотечной работы, а не к существу. Важно привить библиотекарям представление о том, что всё, что связано с технологиями – это средство. А надо говорить о главном, о цели, о миссии. Вот это – стратегическое направление, о котором А.В. Соколов написал в своих работах о библиологосе – обсуждение проблем с очень широких культурологических позиций и с очень широких исторических позиций. Это очень серьёзные произведения, которые у нас, опять же, либо не прочитают, либо скажут, ну, это какая-то заумь, это ко мне отношение не имеет, я лично занимаюсь маркетингом. И опять каждый своим занимается, а общего, целенаправленного какого-то устремления не видно.

    Если говорить о фондах, допустим, о фондоведении, то есть проблема, которая не решена, и подходы к ней только намечаются. Она не только фондоведческая, она общая библиотековедческая, общая библиографоведческая, общая книговедческая, если хотите. Это проблема поиска критерия ценности документа, который должен быть в фонде. Ведь у нас фонды сейчас на 80% загружены документами, которые не только не спрашиваются, но они за всё время их нахождения в хранилище ни разу не спрашивались и, что интересно, не будут никогда спрошены.

Н. Лопатина. Помните, мы недавно с Вами обсуждали один случай, представленный нашими коллегами в социальной сети, про руководителя библиотеки, который думал, что списание – процесс разрушающего характера?

Ю.Н. Столяров. Вот почему я не люблю читать то, что пишут в этих социальных сетях: чудовищный непрофессионализм вылезает. Люди элементарных вещей не знают, просто букварных, но мнят себя большими специалистами. Они практики, они все знают, теория им не нужна. Замечательно!

Н. Лопатина. Юрий Николаевич, хотелось бы вспомнить еще один документ, о котором сегодня знают, наверное, только историки библиотечного дела. Постановление ЦК КПСС о библиотечном деле 1974 года. Это стало событием исторического значения? Этот вопрос представляет особый интерес, потому что, насколько мне не изменяет память, Вы тоже приложили руку к нему: критерий оценки библиотечной работы, который после широкого обсуждения включили в текст Постановления, был предложен Вами. Можете рассказать подробнее об этом документе?

Ю.Н. Столяров. «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой», могу, конечно, почему же нет. По тем временам постановление ЦК КПСС о библиотечном деле было редчайшим событием в нашей жизни. Предыдущее было в 1959 году, и до 70-х годов руководствовались им. Когда я стал после института методистом и ездил по библиотекам Калужской области, то понял, что есть, что улучшать, стал с этим выступать и так далее. То, что тогда говорили и публиковали наши коллеги, по крайней мере, читали, причём не только в Министерстве культуры, но и в Центральном комитете партии, где был идеологический отдел. Наши рассуждения, конечно, были от них далеки, но они ухватывали главную мысль: оказывается, государство не ту политику ведёт по отношению к библиотекам, её надо как-то менять.

   Например, критерий оценки по величине фондов, о котором мы сегодня уже говорили, был принят в 1945 году, когда произошёл перелом в войне, когда надо было начинать восстанавливать разорённые в немецкой оккупации библиотеки, когда надо было преодолевать проблемы со снабжением библиотек литературой. Это требовало радикальных мер, которые и были приняты. А.М. Мазурицкий, М.Н. Глазков хорошо знают и пишут об этом периоде. Был создан Государственный фонд литературы, было принято решение оценивать деятельность библиотек по величине фондов, что было правильно по тем временам, чтобы насытить библиотеки нужными людям книгами. По прошествии времени эти нормы вступили в противоречие с жизнью, но им были вынуждены следовать, потому что была соответствующая партийная установка. И если в глазах ряда коллег я был антипартийным деятелем, то в ЦК увидели рациональное зерно и сделали из этого соответствующие выводы. Установка того Постановления 1974 года была куда более прогрессивной, чем всё, что существовало до этого. Более того, когда вышло это постановление, ЦК стал очень внимательно отслеживать ситуацию, а ему и отслеживать её особенно-то большого труда не составляло, потому что посыпались письма, что очереди огромные, нет нужной литературы в библиотеках. Появились обвинения, что библиотеки не выполняют постановления ЦК, на которые они правомерно отвечали: мы выполняем постановление о повышении роли книги в коммунистическом воспитании и научно-техническом прогрессе, закупили научно-популярную литературу, а места нет, потому что общественно-политические издания времен Хрущева списать не имеем возможности. Идеологический отдел ЦК вызвал нас на ковер: где ваши научные теории фондов, где рекомендации по отбору литературы? Мы поставили вопрос об изучении читательского спроса, о его отражении в издательских планах, и в этих вопросах учёные не могут тут же вскочить, взять под козырёк и сиюминутно исправить. Я обратил внимание, что речь должна идти о книжном ядре библиотек, в первую очередь, необходимо понять, что в него входит.

   А мы даже не знаем, что в книжное ядро входит, а что не входит. Значит, нам надо сначала решить проблему книжного ядра, определить, что туда входит, проверить на этот предмет состояние фондов массовых библиотек. Было большое неудовольствие тем, что нельзя выявленные проблемы решить сразу, но по результатам разговора обязали журнал «Библиотекарь» устроить дискуссию на тему о книжном ядре, которая продолжалась года два. Это тот случай, когда специалисты-фондоведы вынуждены были объединиться и написать свои представления об этом деле. Ю.В. Григорьев тогда подводил итоги этой дискуссии на специальном совещании в идеологическом отделе ЦК по этому вопросу, и по результатам они приняли постановление – издавать библиотечную серию, что и было сделано. Книги из этой серии мы не найдем уже сегодня, потому что это была действительно хорошая ходовая литература, и все охотились за тематическими планами издательств, по которым была разверстана эта библиотечная серия. «Книжные жучки» охотились за этими каталогами, покупали книги этой серии и потом перепродавали их на чёрном рынке втридорога.

     Вот я говорил Вам, что для меня 1960-е и 1970-е годы – подъём, потому что я видел отдачу, живую мысль, реакцию. Было видно, что наука нужна для управления страной. В те же годы по поручению идеологического отдела было создано в СССР 10 проблемных комиссий, я входил в две из них, по фондам. Одна комиссия была по фондам массовых библиотек, её возглавлял Алексей Павлович Селигерский, а другая была по фондам научных библиотек. И вопросы, связанные с развитием фондов, нами разрабатывались на серьезном научном уровне, и выход был на серьезном уже организационном уровне.

Н. Лопатина. Юрий Николаевич,  несколько документов из архива кафедры напомнили факт, о котором мы сейчас немного забыли: по Вашей инициативе текст Конституции СССР 1977 года был дополнен статьей о бесплатности библиотечного обслуживания в нашей стране. Очень прошу раскрыть подробности этой истории. Думаю, что для многих наших читателей особенно интересна будет реконструкция того, что мы в информатике называем процедурной моделью: правила, порядок действий в диалоге власти и библиотечного мира в проекции законотворческих инициатив?

Ю.Н. Столяров. Не только по моей инициативе. Тогда был опубликован проект Конституции, шло его всенародное обсуждение, причём, наиболее интересные предложения «с мест» тоже публиковались. Мне в том время казалось, что главные преимущества библиотечного дела Советского Союза - в бесплатности библиотечного обслуживания. Я-то не знал, что это есть во многих странах, мы это связывали с большим достоянием и достижением Советской власти. Мне казалось принципиально важным закрепить в Конституции это положение, потому что библиотеки – это первый и единственный социальный институт, который является коммунистическим по существу, то есть работает по принципу «от каждого по способности, каждому по потребности», в данном случае – информационной. Коммунистический принцип, который свойственен и современным библиотекам нашим, что вызывает крайние раздражения учредителей, поскольку они не видят от библиотек экономической пользы. Руководствуясь этим коммунистическим принципом, я написал об этом предложение в газету «Правду», и оно было опубликовано и получило поддержку со стороны других библиотекарей, читателей. Так статья вошла в текст Конституции, сравнить проект Конституции и окончательный вариант Конституции, то это видно. Могу ошибаться, но мне кажется, что таких статей в других Конституциях не было и нет, это – уникальное  явление.  По тем временам, статья эта была чисто декларативная, но сегодня она могла бы быть важной для понимания места библиотеки в современной экономике, для понимания гарантий населению. Я пытался эту норму ввести в Закон «О библиотечном деле», но она не прошла, к моему большому сожалению. Эти и многие другие вопросы заставляют меня с полной убеждённостью говорить, что сегодня нужны изменения в действующее законодательство о библиотеках.  

Н. Лопатина. В Стратегии развития библиотечного дела в Российской Федерации до 2030 года первая задача связана с гармонизацией правового поля. На Ваш взгляд, каких законотворческих инициатив ждет сегодня библиотечное дело в первую очередь? И от кого они должны идти?

Ю.Н. Столяров. Должны идти снизу: пока библиотекари безмолвствуют, власть ничего не предпринимает. Много нужно пересматривать. Обратите внимание, в Законе «О библиотечном деле» нет понятий «библиотечно-информационное» или «информационно-библиотечное», то есть ваш ФГОС идёт вразрез с законом. Это – первое, что нужно сделать. Нужно изменить закон «Об обязательном экземпляре», потому что там полуграмотное определение документа. Но Вы-то документологию не признаёте.

Н. Лопатина. Я признаю общую теорию документа и науку о документе как самостоятельную науку. А с Вами спорю по поводу того, что замена названия одной из базовых дисциплин в подготовке библиотекарей – «Документоведение» на «Документологию» – не целесообразна, потому что тогда мы поставим барьеры академической мобильности для наших студентов, столкнемся с барьерами в использовании двухтомного учебника из нашей серии учебников по профессиональным дисциплинам.   

Ю.Н. Столяров. Сбиваемся на организационные вопросы! А они должны быть подчинены научным, а не наоборот, с моей точки зрения. Так вот определение документа в законе надо скорректировать, потому что оно такое, что Всероссийскую книжную палату, а теперь Ленинскую библиотеку, заваливают по закону всякой макулатурой, спамом, который издается миллионными тиражами. А ведь есть список видов документов, который включает в себя сто наименований видов документов, которые идут по обязательному экземпляру и сразу направляются в макулатуру. Разве это государственный подход к делу? А почему они туда идут? Нужны новые критерии, обновленная правовая база, нужно подстроить стандарты под закон. Один пример: определение библиотеки разное в законе, в стандарте и в энциклопедиях. Куда это годится? Причём лично я считаю, себе ставлю в актив то, что в большой российской энциклопедии, в новой российской энциклопедии и в библиотечной энциклопедии определение библиотеки дано грамотное, более или менее. Всё это нужно гармонизировать. Но по результату, по итогу я вижу, что в этом отношении у нас полный разнобой.

Н. Лопатина. Так сложилась жизнь, что я стала Вашей преемницей в сложном деле экспертизы научных кадров. Можно посвятить следующий блок вопросов этому делу? Последние годы на разных уровнях шел разговор о том, что защитить диссертацию становится все труднее и труднее. У Вас есть база для сравнительного анализа: это действительно так? Давайте возьмем последнее десятилетие, которое мы прошли вместе с Вами, и те времена, когда Вы защищали кандидатскую и докторскую. Было ли время, когда это было легко?

Ю.Н. Столяров. Было, но всё  зависело тогда и зависит сейчас от качества диссертации. В мои времена в организационном отношении защититься было неизмеримо проще. Нужно было написать диссертацию в соответствии с требованиями ВАК, а они мало изменились и по отношению к настоящему моменту. Но тогда всё было гораздо проще и с формированием защитного совета, и с подбором оппонентов. Не было требований к количеству публикаций ВАК, не было всех тех бюрократических, по-иному не назову, ограничений, которые есть сейчас. Если диссертация была нормальная, её сдавали в защитный совет, становились в очередь (тогда всегда была очередь), но когда подходила очередь, то защищаться можно было без этих ограничений. Были другие, о которых мы как раз уже сегодня говорили: автореферат нужно было нести в обллит, чтобы получить их разрешение.

    С другой стороны, и у научных руководителей, и у членов диссертационного совета была очень высокая требовательность. Вот сейчас больше такой поверхностный, облегченный подход к этому. Ну, диссертацию написал, ну ладно, ну сойдет. Тогда вот этого не было, и в ВАК к ним подходили довольно требовательно, но более человечно, чем сейчас. В ВАК приглашали диссертантов, приглашали руководителей до обсуждения, пытались разобраться, выяснить всё, и прежде, чем писать заключение на диссертацию, проводилась довольно существенная работа, не с каждым, конечно, но в спорных случаях. И решения были в основном справедливые.

    Критерий был один: наука есть – всё в порядке. Сейчас это всё настолько заформализовано, что это отбивает желание на всех уровнях заниматься наукой. Для начала отбивается охота у аспирантов, у них нет мотивации: унизительно низкая стипендия, непонятная последующая судьба. Нет должной мотивации и для членов диссертационного совета, потому что от них требуют выполнения каких-то формальных требований, но заметьте – без оплаты экспертного труда. Всё это не на пользу науке идёт.

    Тенденция создавать разовые советы, возможность защищаться по совокупности трудов – это   все ведет к размыванию науки. Но при всех тех критических вещах, о которых я сказал, всё-таки я считаю, что современные требования к диссертации по существу разработаны очень квалифицированными людьми, они правильные и обоснованные.

Н. Лопатина. Буквально на днях приняты изменения в Положение о порядке присуждения ученых степеней, проект которых мы обсуждали и которые, по оценкам СМИ, упрощают процесс соискания ученой степени? Что думаете Вы по этому поводу? На мой взгляд, усложняет.

Ю.Н. Столяров. Усложняет, мы и в этом вопросе с вами единомышленники, что очень приятно мне. Даётся гораздо больший простор для тех, кто в науку хочет с заднего крыльца войти. Что значит требовать 15 «ВАКовских» статей от соискателя кандидатской степени, достаточных для защиты по совокупности трудов? Но если он может написать 15 статей такого уровня, что ему стоит тогда все это привести в одну работу?

Н. Лопатина. На мой взгляд, когда ты пишешь большой текст (то, что в простонародье именуется «кирпич»), то содержательные огрехи в нём легче спрятать, чем когда ты показываешь только научный доклад. В нём нет «воды», это – концентрированный, короткий, чётко формализованный текст. Там всё сразу будет видно: есть достойная идея – нет идеи; доказательно – не доказательно; есть новизна – нет новизны. Мне кажется, что с точки зрения смысла, иллюзия, что научный доклад проще сделать.

Ю.Н. Столяров. По-моему, тоже так, могу только согласиться с Вами, добавить к этому мне нечего.

Н. Лопатина. Чего не хватает современным диссертационным работам: качества исследований, качества результата, качества ученого?

Ю.Н. Столяров. И того, и другого, и третьего. Всё зависит, в первую очередь, от желания самого аспиранта. Хочет он искренне, действительно хочет заниматься наукой ради того, чтобы получить новый научный результат – это одно дело. Если он хочет этим заниматься ради чего-то другого – престижа, пиара – это другой разговор. Многое зависит от научного руководителя. Будет контакт у аспиранта с руководителем, будет ли найдена такая тема, чтобы она была интересна одновременно и аспиранту, и руководителю, и самой науке. Если все это совпадет, тогда диссертация получится.

Н. Лопатина. Чего не хватает сегодняшним научным руководителям?

Ю.Н. Столяров. Внимания к своим аспирантам. Руководители не нацеливают их на полноценный поиск материала, чтобы они докапывались до корней своей темы, своей науки, а это надо контролировали. Ведь вот если вспомнить с этой точки зрения Аркадия Яковлевича Айзенберга, с Вашей же кафедры. Он регулярно сам занимался в первом, профессорском, читальном зале Ленинской библиотеки, и он там принимал своих аспирантов. Они видели, что их руководитель сам сидит в библиотеке и работает постоянно. И они перед ним подтягивались тоже, до его уровня старались дотянуться. А сейчас руководители в массе своей к этому подходят облегченно.

  Не хватает ответственности. А руководителям этих научных руководителей не хватает требовательности к ним. Нагрузку записал – отчитайся. Хотя это чисто формальные меры, это мы с Вами хорошо знаем, поскольку занимались этим непосредственно ежедневно.

Н. Лопатина. Чего не хватает сегодняшним членам диссовета?

Ю.Н. Столяров. Публикаций ВАКовских (смеётся). У меня ощущение, что они как-то тоже более инертно стали относиться к своим обязанностям членов диссертационных советов. И к диссертациям относятся либо чересчур либерально, либо чересчур предвзято. Но предвзято относиться можно, когда глубоко изучил работу, в ином случае – чисто субъективные отношения. Научной требовательности не хватает, это и приводит к закрытию советов, два замечания – и всё. Раньше таких правил не было. Если совет получил одно замечание, второе замечание, могли вызвать председателя, могли его там как-то объяснить, накачать и так далее, и так далее.

Н. Лопатина. Наверное, нужны градации в замечаниях. Есть действительно такие ситуации, когда работа по существу не соответствует уровню кандидатской диссертации, когда именно качественные показатели исследования не тянут на искомую степень. А есть какие-то совершенно мелкие в документах погрешности. Я не говорю о том, что в Заключении нечётко сформулировано, за что присуждается учёная степень, это – серьёзный уровень претензий к совету. Но бываю технические ошибки, допустим, забыли в одном месте указать, в каком структурном подразделении работает оппонент. Это другой уровень замечания, на мой взгляд, они, конечно, несоразмерны.

Ю.Н. Столяров. Такие случаи часто встречались, когда я был экспертом ВАК. Мы понимали, нельзя быть такими формалистами, но надо объяснить, исправить. Раньше это решалось в рабочем порядке, потому что было доверие. Сейчас во многом стеснён председатель диссовета. Иногда он видит, что диссертация, она не то, что надо, а принять обязан.  Отказать – будет жалоба в ВАК, а это тоже минус для совета. Раньше тоже было много жалоб, аппеляций в ВАК, но это был профессиональный разбор ситуации, люди относились к своему делу с душой, с пониманием, что для всякого диссертанта защита – колоссальный стресс, дело нескольких лет жизни.

   Я всегда был доволен тем, как работал наш диссовет. Он был в меру требовательным, очень дружелюбно настроен ко всем, кто к нам приходил на защиту. Поэтому наши решения ВАК утверждал, и решения по дополнительным заключениям диссертаций, которые вызывали сомнения в ВАК по решениям других советов.

Н. Лопатина. Юрий Николаевич, несколько пожеланий, напутствий нашим общим читателям.

Ю.Н. Столяров. Редакции желаю, чтобы было у вас статей больше и разных. Я хотел бы заметить, что журнал имеет широкий профиль: «Культура: теория и практика». Это очень широкий профиль, а публикации преимущественно библиотечного профиля, наши отраслевые публикации. Хотелось бы, чтобы были публикации культурологического характера тоже, я бы их с большим интересом читал.

   Коллегам я хотел бы дать пожелание или напутствие – я не знаю, как лучше сказать: сочетайте преподавание с научными изысканиями. Знайте, дорогие коллеги, что перекос недопустим ни в одну из сторон. Уклонение только в преподавание сделает из вас ремесленников, а не профессионалов своего дела. Уклон в науку оторвёт от образовательного процесса, и за профессорской кафедрой вы окажетесь унылым начетчиком и не сумеете зажечь сердца студентов. А их скука немедленно передастся вам, и вы будете ходить на лекции, как на Голгофу. Сделайте так, чтобы преподавание, общение со студентами было вам в радость, а не в наказание.

  Студентам моё пожелание короткое: понимать, что лучшей специальности, чем библиотечная, для вас, конкретно для вас, в мире нет! В ней можно себя найти! Я себя нашёл именно в ней со студенческой скамьи, без колебаний поступил в библиотечный институт, работаю в библиотечной области до настоящего дня. И я счастлив, что мне это удалось в жизни сделать. Никакой другой специальности я бы себе не хотел, хотя меня сманивали на более престижные, как считается в обществе, специальности. Но лучшей специальности, чем мы выбрали, нет!

  Ну, а аспирантам, раз уж такой повод выдался, я своё пожелание выскажу так, как заканчивал курс лекций по методике научной работы, который теперь, вслед за мной, читаете Вы. Иногда, под весёлую руку давал им такое напутствие:

Дорогие мои соискатели,

Дорогие мои друзья!

Вы работали очень старательно,

Вам скажу напоследок я.

Курс окончен. Теперь  – за дело!

Результат защищайте в срок

И шагайте по жизни смело

По любой из научных дорог.

Мы уйдем, подготовив смену,

Не забудьте же наших имен

И готовьте себе замену,

Не рвалась чтобы связь времен.

Чтоб изведали творчество муки,

Стало б главной в вашей судьбе,

Не любите себя в науке,

А любите науку в себе!

Вам успехов во всём и счастья,

Чтобы каждый был бодр и здоров.

Вот и всё, что могу пожелать я,

Ваш наставник и друг,

Столяров.

 

Список источников

1. 1. Шуази О. История архитектуры. В 2-х т. – М.: Изд-во Всесоюзной Академии архитектуры, 1935. 
2. 2. Библиотечные фонды : учебник для библиотечных факультетов институтов культуры, педагогических институтов и университетов / Ю. Н. Столяров, Е. П. Арефьева, В. И. Василенко [и др.] ; под ред. Ю.Н. Столярова и Е.П. Арефьевой. – Москва : Книга, 1979. – 296 с.
3. 3. Столяров Ю.Н. Комплектование и использование книжных фондов массовых библиотек : современное состояние и перспективы развития : диссертация ... кандидата педагогических наук / Ю.Н. Столяров. - Москва, 1967. – 250 с.
4. 4. Столяров Ю.Н. Структурно-функциональный анализ библиотеки как системы – теоретико-методологическая основа повышения эффективности и качества библиотечного обслуживания : диссертация ... доктора педагогических наук : 05.25.03. – Москва, 1982. – 450 с.
5. 5. Столяров Ю.Н. Леонид Васильевич Беляков как библиотечный читателевед (к 90-летию со дня рождения) // Культура: теория и практика. – 2022. - №2. URL: http://theoryofculture.ru/issues/124/1516/
6. 6. Лопатина, Н.В. Девять ступеней к вершине науки. (К 85-летию Ю.Н.Столярова) / Н.В. Лопатина, Е.В. Динер // Научные и технические библиотеки. – 2023. – № 11. – С. 141-154.
7. 7. Столяров Ю.Н. Библиотека: структурно-функциональный подход. – Москва : Книга, 1981. – 253 с.

Сведения об авторах

Столяров Юрий Николаевич – главный научный сотрудник Российской государственной библиотеки, доктор педагогических наук, профессор

Лопатина Наталья Викторовна – главный редактор электронного научного журнала «Культура: теория и практика», заведующий кафедрой библиотечно-информационных наук Московского государственного института культуры, доктор педагогических наук, профессор

К оглавлению выпуска