Цифровой мир чтения… В самой этой формулировке есть какая-то метафоричность, флёр публицистики. Однако в научной литературе «цифровой мир» упрочивает позиции в понятийном аппарате многих научных дисциплин. Он объединяет совокупность явлений, которые созданы или преобразованы влиянием цифровых сигналов передачи, обработки, интерпретации информации.

  Говоря о цифровом мире чтения, мы имеем в виду очень сложную систему, действительно – мир, пространственно-временной континуум, в котором вместе переплетены нового качества, происхождения, структурной организации

- информационные среды,

- индивидуальные, коллективные и социальные практики,

- информационно-коммуникативные форматы,

- закономерности информационного оперирования.

Они оказывают влияние на важнейший когнитивный и духовный процесс, который и наука, и повседневные коммуникации называют очень коротко и просто – чтение.

   Конфигурации цифрового мира чтения перестали быть умозрительными, воспринимаемыми как параллельная реальность. Они формируются повседневными практиками нашей жизни, вне зависимости от того, листаем мы вечером в удобном кресле страницы бумажной книги или читаем те же самые произведения на планшете в метро.

   Цифровой мир чтения – это не просто цифровые технологии, устройства и платформы, которые сегодня приближают к нам книгу – традиционную, аналоговую или цифровую, некий информационный, культурный код. Цифровой мир чтения – это не элементарная имитация естественного пространства библиотеки или книжного магазина, как это представлялось в 2000-х.

    Цифровой мир чтения – это сложная система общественных отношений – тех самых, которые идентифицируют книжную культуру как социальный институт. И эти отношения несут новые для нас новые типы познания, восприятия, реагирования, переживания и осмысления в, казалось бы, привычных по сути, но видоизмененных читательских практиках. 

    Если оперировать категориями диамата, то цифровой мир чтения – это как раз та точка, в которой соединяется материальное и духовное не только на уровне процесса, но и на уровне результата.  

   Если строить дискурс на теориях четвертой промышленной революции, то цифровой мир чтения – наверное, один из самых ярких примеров киберфизических систем удовлетворения потребностей современного человека.

  Если говорить на языке научной школы, к которой принадлежит автор этой работы, то цифровой мир чтения – это композитная система социально-информационной природы, которая задает тон нашей профессиональной деятельности на ближайшее десятилетие.

    Цифровой мир чтения уютно и прочно расположился в зоне пересечения трех миров огромной, сложной, сверхсвязанной Метавселенной [1]:

- мира реального, вещного;

- мира цифровых решений;

- мира художественного, выдуманного, эмоционального, эстетического; мира образов и воображения – того самого, который, конечно же, самый главный в чтении.

Такое – трехмерное – понимание цифрового мира чтения теми, кто его изучает и строит, кто ищет подходы к управлению им – ключевое  условие его полноценности, гармоничности, социальной эффективности. Иначе он останется абстракцией, клише стратегических повесток, чем-то похожим на плоскую картонную игрушку.   

  Говорить о цифровом мире чтения – задача не из легких, потому что для ученых, которые изучают современный этап информационной истории и проектирует непрекращающиеся изменения информационного пространства в реальном режиме времени, всегда очень сложно рассказать о том, что они делают. Наша жизнь – всегда онлайн, всегда «в моменте»: нередко то, над чем мы работали утром, вечером уже реальность.

   Сегодня даже история нашей науки принимает настолько иные формы, что мы уже не можем осознавать её предыдущими категориями. Её понятийный аппарат наполняется ретронимами, создавая барьеры для понимания значимости отраслевых исторических исследований и ставя новые научные задачи перед цифровой гуманитаристикой. Но ожидание цифровых трансформациях книжной культуры, которые сегодня стали неотъемлемой частью нашей жизни, - это тоже интересный предмет истории библиотечно-информационных наук. Его изучение и позволяет установить, что мир чтения – самый традиционный, интегрированный в нас почти на генетическом уровне – действительно изменился, и мы – как часть этого мира – тоже изменились. Но как, в какой момент это произошло – сложно сказать, хотя многие современные историки чётко называют «водораздельные» даты, по традиции вписывая информационную историю в геополитическую хронологию. И если бы мы четко могли четко определять даты, факторы и условия смены этапов истории читательских практик, то мы бы точно могли управлять миром. Но в каждой шутке есть доля шутки, и именно эта задача вовлекла нас в исследовательскую игру: проанализировать 7 лет, прошедшие со времени нашего предыдущего разговора [2], и посмотреть, какие культурные, информационные, научные процессы, произошедшие за эти годы. 7 лет – 7 позиций: процессов,  явлений, которые позволяют нам говорить о цифровом мире чтении.

 Позиция 1. Эпоха постмодерна с её симулякрами и дискурсивными практиками как приоритетом жизни потеснилась, уступая место новой философской моде, которая всегда проявляется в смене эстетического почерка, в тематике литературных потоков и в новых установках, определяющих социальную роль чтения.

   На смену постмодерну пришел метамодерн [3], который критически смотрит назад и высказывается о прошлом. Как всегда философы ищут причину глобальных (в прямом смысле этого слова) проблем: материальных (изменения климата, финансовых кризисов, рост числа вооруженных конфликтов) и нематериальных (влияние критики на рыночные процессы, действенная роль потребителя в массовой культуре). И, как всегда, находят их в неправильных установках мышления и действиях, которые принес ироничный, отвергающий истины постмодерн. И предлагают метамодерн: возрождающий общие классические концепции и универсальные истины, микширующий их с совершенно противоположными им вещами, предлагающий совершенно новый материализм. Он требует от современного человека способности не зависеть от внешних влияний и оценок; самостоятельно регулировать собственное поведение; самостоятельно выстраивать свою «карту идентичности» и самоактуализироваться в соответствие с ней; системно и конструктивно мыслить.

   Одним из инструментов философии выступает «различАние» как  основа жизни: есть бытие, есть его след, осмысление, переживание, последействие. И в этой новой философии, на новом витке спирали мы вновь видим усиление роли информационного отражения, изменения соотношений письма и действия, пространства и времени – причем не только в русле философии постмодернистского толка, но и так, как нас учили Ю.С. Зубов и Н.А. Сляднева: разрушая оппозицию пространства и времени в русле информологического подхода [4].

   Именно эта философия, реализуемая цифровым миром, устанавливает новые позиции чтения; новые ценности, опирающиеся на чтение; новые возможности чтения как инструмента управления социумом; восстановление приоритетов чтения в социализационных процессах; новый прагматизм чтения, отличный от прагматизма в современной трактовке.  

   Какими далекими от жизни представляются эти философские размышления! Но сегодняшняя умозрительность и философская метафоричность метамодернизма уже завтра сменится красочностью справок систем проверок оригинальности текстов, которые будут ловить единство методологических платформ диссертаций, изучающих чтение и книгу в рамках новой для нас научной специальности 5.10.4 – Библиотековедение, библиографоведение и книговедение (культурология). А послезавтра утром философия метамодернизма вновь изменит парадигму библиотечного дела и к полудню найдет отражение в декларации инновационности библиотечных практик, направленных на чтение. Тех практик, которые всегда были базовыми для этой отрасли.

   Почему? Каждый этап развития философии дает новые инструменты для осмысления жизни, общества, человека. И метамодернизм, будучи философией цифрового мира, призван вывести нас за пределы знания, восполнить, достроить, дорастить в природной и культурной среде то, что нам необходимо, за счет внутренних ресурсов. Тепло на севере и прохладу на юге, психологическую устойчивость и компенсацию незаменимого – то, что всегда давало и дает нам чтение.

   По сути, встает вопрос о возможности целенаправленного применения чтения как инструмента жизни, как «лекарства от скуки» и как «лекарства от любви», как «тренажера эмоций» и «куриного бульона для души» [5] в трудных обстоятельствах и как бодрящего крепкого кофе, стимулирующего рождение новых идей, новых желаний, новых жизненных траекторий. И идея дополненной реальности, которую мы связываем с новыми технологическими решениями, более всего проигрывается в чтении, в тех информационных следах, которое она оставляет, в текстах, выступающих особого рода «двойниками» реального мира [6].     

Позиция 2. Игры философии неизбежно находят свой отклик в изменениях человека, «читателя». Изменилась наша информационная культура, изменилось информационное поведение, изменилось повседневное чтение.    Мы понимаем, что влияние цифровых технологий на читательские практики амбивалентно.

   Нормами жизни стали цифровая многозадачность, цифровое накопительство (над которым мы недавно смеялись, но теперь задумались, что снова стоит скачивать книги и фильмы и сохранять их на персональном компьютере), а также многие другие вещи.

  Разрушен миф о том, что мы мало читаем. Если кто-то в этом сомневается, то стоит включить аналитику своего мобильного устройства и увидеть, что никогда мы не тратили так много время на восприятие опубликованной информации, как сегодня. Причина этого – в мультимодальности разных знаковых комплексов – текстовых, аудиальных, лингвистических, пространственных и визуальных – в создании артефактов, сообщений массовой направленности. Смысл создается любыми средствами (модусами) — от размещения изображений до организации содержимого. Неслучайно, традиционная газета исчезает из читательской деятельности. Мы слушаем аудиокниги и подкасты, освобождая руки для приготовления ужина или ноги для пеших прогулок, но включая при этом механизмы, близкие к чтению. Мультимодальность расширяет границы чтения, и это требует междисциплинарного осмысления.

  Разрушен и миф о клиповости мышления: мы сами складываем информационные пазлы в единую картину, отбрасываем фейки и дипфейки, структурируем и фильтруем информационный шум, выстраиваем индивидуальную систему связей. Мы усиливаем роль образа в восприятии реального и художественного мира, мы обдумываем, анализируем, пропускаем через себя. С одной стороны, это – тот компонент информационной культуры современной личности, который позволяет сегодня говорить о высоких показателях информационного развития общества. С другой стороны, в его основе лежат серьезные интеллектуальные усилия, затрагивающие наш эмоциональный ресурс: мы плохо спим, мы чувствуем себя зависимым от информационных потоков, хотя сегодня ученые говорят, что это помогает нам сохранять ментальное здоровье, развивать критическое мышление, поддерживать нейропластичность.

Позиция 3. Вместе с тем, цифровой мир формирует критичное отношение к чтению, а не безоговорочное преклонение перед книгой. Оно находит проявление в переосмыслении прочитанного и поиска ответа на вопросы: помогла ли книга в жизни?  почему не хочется читать, только ли от того, что нет времени, что телевизор или Интернет дает что-то другое?

   Изменяется художественная литература, отношение к ней. Допускается иное отношение к автору – без былого пиетета, как к обычному человеку: мы видим его в светской хронике, читаем его повседневные посты – иногда весьма непродуманные, слушаем интервью. И эта цифровая прозрачность жизни и творчества современного писателя создает особую проекцию на всю историю литературы. Мы по-другому начинаем видеть творческую лабораторию, она теряет свою сакральность. Мы теряем привычные ориентиры, еще и еще раз находя подтверждение ключевым цитатам из популярного фильма об искусстве «Лучшее предложение» : «Человеческие эмоции – как произведения искусства, их нетрудно подделать, при этом они кажутся подлинными, а приглядишься – фальшивка» и «В каждой подделке есть доля подлинности». [7]

   В этой ситуации у нашего современника возникают вполне закономерные мысли: почему мне должна быть интересная чужая интерпретация мира, чужое осмысление и чужая эмоциональная интерпретация переживаний и действий вымышленного человека? Отметим, что эти мысли возникают у тех, кому 50-60 лет, у поколения, прошедшего высшую стадию "советского обучения литературе", и это именно тот результат формирования способности к критическому анализу, на который была нацелена советская школа 1980-х.  Эта компетенция «вылежалась» подобно древесине, «высохнув» от пафоса читательской романтики, но сохранив устойчивую потребность в осмыслении прочитанного сквозь призму сегодняшних событий, установок, опыта. Эти практики они транслируют следующим поколениям своими комментариями или постами в формате «5 мировых бестселлеров, которые мне не зашли». По сути дела, в сегодняшние читательские практики, в читательскую и информационную культуру введена новая норма: любая книга может не нравиться, даже та, которая входит в «золотой фонд». При этом субъективность интеллектуальных, эмоциональных, эстетических оценок не является фактором трансформации историко-литературных иерархий и рейтингов, сложившихся в современной культуре.  

  Геополитические вызовы последних лет вошли в конфликт с художественным миром и его оценкой как индивидуального инструмента социализации. События 2020-х показали амбивалентность чтения как инструмента оптации, выбора модели поведения. Художественное время в литературном произведении, в кинофильме – тот элемент искусства, который первым вошёл в противоречие с практикой поиска ответов на новые жизненные ситуации в книгах. В этой ситуации иной смысл и иную исследовательскую мотивацию приобретает идея Р. Хазана о том, что  ближайшим внелингвистическим аналогом художественного произведения социальное событие, то есть саму жизнь.[8]

   Художественное время – особый способ информационного свертывания, осуществляемый непосредственно автором. Именно в поле такой интерпретации раскрывается причину снижения оптационной функции чтения. Готовность и типовые модели поведения в сложных социальных ситуациях, сформированные художественной литературой и кинематографом, включают и мотивацию, и когнитивный компонент, и систему оценок, но, как показала жизнь, не выстроили корректного восприятия времени не имитационных, а реальных переживаний. Художественное время, сжимая состояние «быть в моменте» в десятки и сотни раз, снизило уровень операционального и эмоционально-волевого компонента готовности к действию и переживанию в особых условиях. Художественная информационная коммуникация обеспечила нас возможными моделями развития событий, стратегиями реагирования на неожиданные и негативные новости и новые условия жизнедеятельности, но нередко мы не знаем, как, когда минута тянется вечность, встать и поставить чайник, провести первый вечер, проснуться утром и направить усилия на дальнейшую жизнь, на преодоление, на движение вперед. Наверное, эта ситуация проигрывалась в разные исторические периоды, но разнообразие характеристик действия в современном искусстве дало крен в сторону экшена, уводя из читательских практик «медленные книги», столь любимые героиней телеспектакля «Пятый десяток», возвращающего нас в мир чтения 1970-1980-ых.           

   Теперь мы уже не подменяем реальный мир чтением, как это бывало в предыдущие десятилетия. Мы увидели четкую грань между ними и научились целенаправленное её сдвигать тогда, когда нам это надо. Мы поняли, как чтение «в зоне социальной турбулентности» становится средством выхода из неё.  Корни этого понимания уходят в особые позиции чтения в российской культуре, в «русское чтение» как особое культурное явление, на которое обращает наше внимание Ю.П. Мелентьева [9].

    Целенаправленное применение чтения в повседневных практиках в качестве инструмента саморегуляции, психологической поддержки, способа управления эмоциями, поиска ответа на вопросы ценностного порядка и выбора модели поведения – одна из базовых традиций национальной культуры, элемент ментальности. Мы умеем искать выход из сложных ситуаций самостоятельно, с помощью чтения, и этому стоит учить следующие поколения.

Позиция 4. Чтение как социально-информационная технология, применение чтения в управлении обществом – то, о чем мы, так или иначе, обращаем внимание в последнее время. [10,11] И рассматривая трансформацию социального управления в ходе цифровизации как приоритетный объект изучения [12], можно говорить о формировании новых направлений исследований в сфере библиотечно-информационных наук, отвечающих не только стратегической повестке библиотечного строительства, но и задачам обеспечения общественного развития адекватным социально-информационным инструментарием.

   Цифровой мир чтения демонстрирует усиление в условиях новых технологических режимов роли ряда явлений, традиционно разрабатываемых по существу библиотечно-информационными науками. Например, изучение читательского репертуара масс и отдельной личности как инструмента социального управления, в том числе, в ракурсе социальной безопасности, история целенаправленного применения которого отмечается рядом исследователей библиотечного дела [например, 13].

   Методологическим постулатом в данном случае выступает перефразированное известное гиппократовское высказывание: мы, действительно, есть то, что мы читаем – в книгах, в новостной ленте, в социальных сетях, в иных информационных форматах, включающих аналогичные чтению механизмы социальной коммуникации. И новые технологические возможности, позволяющие выстраивать весьма совершенные системы мониторинга чтения как средства цифрового слежения, реализовывать доксинг «данных читателя» (публикацию конфиденциальной информации об информационной активности пользователя без его согласия), заставляют нас задуматься о новой этике цифрового мира чтения; о необходимости разработки научных основ читательского профайлинга, актуализирующих имеющиеся разработки в области психологии чтения к новой практической повестке; о целенаправленном создании и регулировании художественного контента.

   Новые технологические режимы еще раз подтверждают идеи Н.А. Слядневой относительно позиций библиографической информации (в общенаучной трактовке этого понятия) в структуре измененного информационного мира [14]. Рассмотрение актуальных явлений цифрового мира чтения сквозь призму фундаментальных библиотечно-информационных теорий позволяет интерпретировать цифровой след как особый пример реализации  библиографической информации. Особенно явно это проявляется в секторе научно-технической информации, где отсутствие цифрового следа публикации во внешних библиографических ресурсах  на сегодняшний день способно снизить её социальный статус и оборот в целевой аудитории.

   Современный читатель предпочитает чтению книги малые сетевые форматы, например, ЯндексДзен, который занимает серьезное место в повседневных читательских практиках. Что притягивает читателя в этих коротких материалах, созданных массовым актором: клиповость, четкое попадание в сиюминутность интереса, потребность в сравнении своей и чужой оценки, возможность диалога в отсутствии реального собеседника? Проводимые нами опросы показывают, что одним из компонентов потребности в материалах Дзен выступает поиск оттенков в одних и тех же данных, изложенных разными людьми, что позволяет сформировать более полную картину. Следуя теоретическим разработкам С.А. Трубникова [15], подразделяющим читательский процесс на предкоммуникативную, коммуникативную и посткоммуникативную стадии, невольно хочется задать вопрос: не слишком ли много посткоммуникативного в современном чтении? Но, по сути, мы наблюдаем установление нового типа читательских практик, в основе которых лежит диффузия авторского комплекса, новые механизмы формирования доверия к прочитанному, новая информационная культура читателя.

   Особого внимания требует и принципиально новое явление цифрового мира чтения – неудовлетворенная читательская потребность в условиях информационного профицита. С одной стороны, в распоряжении современного читателя многоуровневое и организованное разнообразие информационных ресурсов, с другой, все чаще он оказывается в ситуации «Что хочу почитать – не знаю, а что знаю - не хочу». Готов ли цифровой мира чтения дать адекватное решение этой проблемы? Уровень технологической готовности весьма высок, что подтверждают функционирующие в структуре стриминговых платформ информационные системы поиска и выбора художественной информации, в основе которых лежат технологии искусственного интеллекта. Именно их пример становится сегодня основой для построения продуктов рекомендательной библиографии для тех, кто еще вчера не знал, что это такое, а сегодня употребляет это понятие, только уступая цифровым иммигрантам [16].

   Потенциал чтения как социально-информационной технологии представляет особый интерес для стратегического управления культурой, и условием эффективности её применения выступает информационная культура современного человека, изменения которой должны стать предметом нашего внимания и изучения в междисциплинарном контексте, как и информационная культура общества, которое делает нас читателями.

Позиция 5. Безбумажная книжная культура стала явью, и актуальная повестка связана с созданием цифровой инфраструктуры читательской деятельности, которая не ограничивается только электронной книгой. Чрезвычайно важно, чтобы она создавалась целенаправленно, опираясь на весь комплекс наук о чтении и смежные науки, с учетом многоакторности книжной культуры в цифровой экономике.

   Книжная индустрия обязательно войдет в платформенную экономику, и уже сегодня закладываются новые бизнес-модели книжного дела, примеряется опыт известных платформ: и розничной коммерции, и образовательных и иных услуг, и того, что называется экономика совместного потребления. Мы не теряем надежду, что кто-нибудь создаст достойную технологическую среду, и процесс пойдет быстрее, чем мы думаем. Но оценивая всю богатую историю чтения, этот этап должен быть социально-управляемым, и таким его мог бы сделать национальный библиографический институт - суверенный, вышедший на новый этап своего развития.

   Комплекс рисков сегодня связан с ретроградностью и ревизионизмом в развитии чтения как социального института, что выступает проявлением метамодерна не только в сфере чтения, но и в науке, в управлении, в обыденной жизни. Ревизионизм в информационно-технологическом развитии слишком опасен, но социальный процесс говорит, что гипотетически он возможен. Коренное население цифрового мира, цифровые аборигены [16] – как называет ряд социологов поколение 2000-х – еще слишком молодо и не имеет должного социального ресурса, чтобы защищать свой интерес, свою идентичность читателя нового поколения. Пока этот ресурс у тех, кого эти же социологи называют цифровыми иммигрантами, у которых есть закономерная ностальгия по прошлому книжному миру. В этой связи, первоочередная задача поколения тех, кому сейчас от 45 до 60,  детей «цифровых иммигрантов» и «родителей цифровых детей», избежать резус-конфликта, строя цифровой мир чтения таким, чтоб и поколению родителей, и поколению детей было хорошо.

 Позиция 6. Цифровой мир чтения включает новых писателей и новых читателей, представляемых генеративным предобученным трансформером (GPT),  алгоритмом обработки естественного языка.  Предельно сложно и предельно просто: реализуется процедурная модель чтения как инструмента обучения письменным речевым практикам. Все, как в традиционных педагогических знаниях: чтобы лучше писать - надо больше читать, только объектом обучения выступают нейронные сети, математические модели, имитирующие интеллектуальные процессы в ходе решения задач генерация текстов. GPT становится нашим читателем, а читая нас, учится у нас и становится писателем для наших читателей.

   Именно в этом контексте появляются многочисленные рассуждения, в основном, обывательского толка, о рисках замены человека в книжной культуре, о конце академического научного и писательского творчества, что демонстрирует особенность отношения современного общества к чтению и письму. Способность машины создавать текст – давно не новость, но  если ранее мы говорили о том, что текст неплох, а смысла нет, то теперь появился смысл, рождаемый в информационных процессах информационного анализа: свертывания, извлечения, структурирования; выводное или адаптированное под потребителя знание, информационно-аналитический продукт. Но получаем ли новый смысл, тот информационный кварк, с которого и пойдут произведения, массивы, потоки? И как здесь опять не упереться в философию и прокрустово ложе постмодерна, в котором приоритет у текста, а не смысла? Очень не хотелось бы, что все происходило как в романе Итало Кальвино «Если однажды зимней ночью путник», с практикой не-чтения книг, а лишь созерцания стройной геометрии и красоты знаков в игнорировании смысла. [17]

  Данная проблема в проекции современного научного знания определяет декларацию перехода от производства научных текстов к производству новых идей, способных решать остро актуальные задачи социально-экономического развития. Но если так сложно объяснить человеку, что важна не просто последовательность символов, а реальные новые смыслы, то как это объяснить машине? Даже если мы будем писать так четко, так формализовано, чтобы нейросеть вынесла основные мысли и скомпоновала по образу и подобию 3-5-10 страниц оригинального текста, не создадут ли они шум, от которого мы и так устали, не собьет ли это молодых ученых на иллюзорный путь научного труда «спустя рукава»?

   В сфере художественной коммуникации мы видим новые явления цифрового мира чтения: цифровых двойников писателей. Можно не сомневаться, что бот напишет не хуже авторов, которые выдают на-гора по 20 книг в год, но насколько эстетически ценными они будут, насколько они смогут отразить разнообразие, сложность и новации жизни,  «величину души художника», которая заставляет нас плакать над вымыслом. Возможно ли имитировать эмоциональный интеллект в цифровом двойнике? Нет сомнений, что можно создать описание природы с помощью искусственного интеллекта можно, особенно если обучить нейросеть на специально отобранных с этой целью произведениях русской классики, но выстраивание многомерного ассоциативного или рефлексивного ряда представляет сложности.  

Позиция 7. ChatGPT4 представляет новые возможности для информационно-аналитического компонента цифрового инфраструктуры чтения, перспективы для создания востребованных, но трудозатратных продуктов. Например, дифференцированная трансформация научного текста в научно-популярный, адаптация под определенный тип восприятия, психографические и демографические группы. Новые решения обеспечивают обозримость и индивидуальную интеллектуальную доступность знания, а не просто документа или текста. 

  GPT дает принципиально новые возможности для свободного чтения – общекультурного, досугового, ситуативного – с точки зрения создания рекомендательных характеристик с помощью искусственного интеллекта.  Сегодня мы видим уже работающую индустрию, которая ищет и рекомендует под наши интересы, обучаясь на результатах мониторинга нашего информационного поведения, наших запросов, наших «просмотров». Индустрию, которая вызывает восторг, желание немедленно присоединиться к клану поставщиков этого нового информационного продукта, желания внедрить в каждой библиотеке страны, желания создать книжный «кинопоиск» как элемент цифрового мира чтения. Но между поиском и выбором книги – огромное расстояние нейронных связей внутри нас, и мы не знаем их природы так, чтобы можно было их эффективно моделировать и отражать. Стриминговые платформы, электронные библиотеки, вводящие новые сервисы в выбор художественного произведения – литературного, кинематографического – используют, рейтинги, в том числе, "по популярности". Уязвимостью обладает имитация процессов поиска и выбора художественной информации по аналогии с применяемыми в маркетинге механизмами формирования лояльности к какому-либо конкретному товару, бренду, а также возникающая оппозиция потребительского консерватизма и личностного развития в художественной коммуникации и игнорирование эмоционального компонента предкоммуникативного этапа.

   Выбирать книги по рейтингу – возможно ли это? Важно понимать амбивалентность рейтинга как автоматического инструмента руководства чтением. Выбор того, что «вся Москва сейчас читает» или смотрит, необходимо: для считывания информационных, культурных кодов сегодняшнего дня. Но это – прагматическое чтение, "чтение-надо". Но если читатель включается режим "чтение-хочу", то рейтинг "по популярности" не будет результативным в силу отсутствия индивидуально-человеческого компонента, который мы боимся потерять, начитавшись фантастики.

  Интерес, проявленный к книге, жанру, автору, не может рассматриваться как устойчивая модель читательского поведения. Если читатель с удовольствием воспринимал один из романов И.С. Тургенева, это не означает обязательности последующего систематичного освоения собрание сочинений этого автора или желания погрузиться в мир русской усадьбы XIX века или путешествия по Западной Европе того же периода. Следует понимать, что устойчивость потребности в жанре, тематике, авторе – не только не единственно возможный вариант, но и повод задуматься о расширении репертуара чтения, особенно, если речь идет о неискушенном читателе, с несформировавшимся вкусом, привычками, стратегиями. Цифровой мир должен нести разнообразие ресурсов, форм чтения, иначе нет смысла ломать традиции, нельзя сужать новыми инструментами возможность выбора.

  Утверждение приоритетности технологической аспектов задачи создает лишь иллюзию её полного решения. Цифровому миру чтения нужны наукоёмкие дата-сеты, типовые модели, опыт и доказательные практики – актуализированный и вновь созданный  наукоемкий арсенал, инструменты его трансфера этого туда, где возводятся новые этажи цифровой инфраструктуры чтения.

 Список источников

1. Болл М.Метавселенная. Как она меняет наш мир / Пер. И. Евстигнеевой, О. Лисенковой. – Москва: Альпина Паблишер, 2022. – 368 с.

1. 2. Лопатина Н. В. Книжная культура информационного общества // Культура: теория и практика. – 2016. – № 5-6(14-15). [Электронный ресурс] – URL: http://theoryofculture.ru/issues/69/898/ Дата обращения: 15.03.2023
2. 3. Vermeulen T., Akker Notes on metamodernism // Journal of Aesthetics & Culture. 2010. - Vol. 2. – Pp.1-14
3. 4. Зубов, Ю. С. Человек в пространстве и времени: информационный аспект проблемы / Ю. С. Зубов, Н. А. Сляднева // Информационная культура личности: прошлое, настоящее, будущее : Тезисы докладов, Краснодар, 11–14 сентября 1996 года. – Краснодар: Краснодарская государственная академия культуры, 1996. – С. 12-17.
4. 5. Кэнфилд Дж., Хансен М.В., Ньюмарк Э.Куриный бульон для души: 101 лучшая история. – М.: Эксмо, 2016. – 352 с.
5. 6. Гладышев, М.Д. Цифровые технологии и этика: роль цифрового двойника в современной культуре / М.Д. Гладышев, П.И. Тамков // Контекст и рефлексия: философия о мире и человеке. – 2023. – Т. 12, № 2-1. – С. 244-251.
6. 7. Лучшее предложение: [изображение: видео] / Режиссер Дж.Торнаторе // Okko [сайт]. – Время воспроизведения: 2 часа 9 минут. Режим доступа: по подписке. URL: https://okko.tv/movie/la-migliore-offerta Дата обращения: 15.03.2023
7. 8. Hasan R. Text in the Systemic-Functional Model // Current Trends in Textlinguistics / Edited by Wolfgang U. Dressler. - Berlin, Boston: De Gruyter, 1978. - Pp. 228-246.
8. 9. Мелентьева, Ю. П. Русское чтение как часть национальной культуры // Библиография и книговедение. – 2022. – № 5-6(442-443). – С. 119-124.
9. 10. Сляднева Н.А. Социально-информационные технологии в современном культурогенезе // Культура: теория и практика. – 2015. – № 3(6). URL: http://theoryofculture.ru/issues/48/767/ Дата обращения: 15.03.2023
10. 11. Сляднева Н.А. Социальная киберпедагогика // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. – 2012. – № 3(47). – С. 148-153.
11. 12. Лопатина Н.В. Цифровизация: управление проектом или глобальным трендом? // Информация и инновации. – 2018. – Т. 13, № 2. – С. 32-38.
12. 13. Глазков М.Н. Библиотеки России и революция 1905-1907 годов // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. – 2015. – № 1(63). – С. 158-164.
13. 14. Сляднева Н.А. Библиография в системе универсума человеческой деятельности: опыт системно-деятельностного анализа. – Москва: Изд-во МГИК, 1993. – 226 с.
14. 15. Трубников С.А. Литературная библиография как средство эстетического развития читателя: пособие по спецкурсу для студентов библиотечного факультета. – М., 1970. – 238 с.
15. 16. Prensky M.  Digital Natives, Digital Immigrants. [Электронный ресурс] URL: https://marcprensky.com/writing/Prensky%20-%20Digital%20Natives,%20Digital%20Immigrants%20-%20Partpdf Дата обращения: 15.03.2023
16. 17. Кальвино И. Если однажды зимней ночью путник… : роман / перевод с итальянского Г. Киселева. - Москва : АСТ, 2019. - 350 с.

 

Сведения об авторе

Лопатина Наталья Викторовна – доктор педагогических наук, профессор, заведующий кафедрой библиотечно-информационных наук Московского государственного института культуры

 

К оглавлению выпуска